- И то неплохо...
Когда звякнула дверная цепочка и Саркис пригласил меня пройти, я вдруг осознал, что в течение всего нашего разговора только и думал о том, что у меня ведь, по сути дела, нет друзей. Ни единого друга.
У Асмик тоже не было друзей. И вообще мы жили оторванные от мира, от людей. Жили, как Робинзоны, лишь иногда делаясь друг для друга Пятницами.
О необыкновенных приключениях Робинзона я читал очень давно, еще тогда, когда жил на улице Нариманова.
Книга была очень истрепанная, и я так и не переплел ее. Несмотря на то что это была моя самая любимая книга.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Небо незаметно посерело. Вдали только на мгновенье осветились, клочья облаков и тут же растаяли. Потом из-за угла розового здания вырвался ветер и, как пьяный, протащился по усыпанным щебнем аллеям.
Внезапно зажглись фонари, обступавшие небольшую площадь. И мгла словно стала еще гуще.
- Седа.
- Что?
- Ты когда-нибудь любила?
Я крепче обнял ее за плечи. Этот вопрос мучил меня давно.
- Конечно, любила, - сказала Седа.- Никак готов ревновать?
Я не ответил.
- Я и сейчас люблю, - продолжала Седа.- Люблю так, как любила почти двадцать лет тому назад. Но дело в том, что я уже на четвертом десятке. А он остался тем же юношей - жизнерадостным, остроумным, обидчивым, как ребенок. И ему по-прежнему двадцать один год. Он не повзрослел, не состарился и никогда уже не состарится. Он стал воспоминанием, и я люблю это воспоминание.
- Прости, Седа.
- Ничего, Левой, - сказала Седа.- Тебе кажется, что у тебя уже большой жизненный опыт. Но это только кажется. Верно ведь говорю?
Я кивнул.
- Пройдут годы, и ты с удивлением вспомнишь, каким неопытным и наивным был в двадцать семь лет. Поверь мне. Не обижайся. И никогда не ревнуй к нему. Он был совсем другим. Мне очень хотелось узнать, каким же он был, но спросить я не решился.
- Мы вместе учились в школе, - продолжала Седа. - Тебе это может показаться старомодным, потому что во всех детских книжках пишут об этом, но так оно и было. И он всегда дергал меня за косички. Не веришь?
- Верю.
- Дергал заведомо не больно, но я поднимала дикий крик, чтобы напугать его. А он упрашивал не говорить учительнице, не то вызовет родителей. И я, конечно, не жаловалась. Смешно, правда?
- А он тебя любил?
- Любил.
- И...
- Потом мы оба поступили на химфак. Тогда завод синтетического каучука только построили. Мы мечтали до окончании работать на этом заводе. В сентябре сорок второго он ушел на фронт. Вначале часто писал. Я эти письма сохранила. Ты меня слушаешь?
- Слушаю.
- Письма с фронта... Потом они приходили реже, а вскоре я и вовсе перестала их получать.
- Он погиб? - я был взволнован. Для меня война так и не вышла за пределы улицы Нариманова.
- Не знаю. Извещения не было. Просто перестали приходить письма. Я перечитывала старые. И ждала. Считали, что он пропал без вести. Я верила. И сейчас верю.
- Веришь?
- Пойми, война кончилась. Многие вернулись. А его все нет. Как это .страшно. Его до сих пор нет. Для меня он есть. И в то же время его нет. И я жду. Жду терпеливо.
- Ты все еще ждешь его, Седа?
- Не знаю. Может быть, и не жду. Не знаю. Честное слово, не знаю.
- Ты любишь меня?
- Обними меня покрепче, Левой.
- А этим ты не изменяешь, ему?..
- Мертвому изменить невозможно,- ровным голосом ответила Седа.
- Ты сейчас одна?
- Конечно, одна.
- И со мной?
Я поцеловал ее.
- Не только я одна,-тихо сказала Седа.-Таких тысячи. Десятки тысяч.Она замолчала. Потом почти шепотом попросила:- Пойдем?..
Я молча встал, и мы вышли из парка. Я держал ее за руку. Она крепко сжимала мои пальцы. Чтобы вдруг не потерять меня.
Час был поздний, и город заметно опустел.
В прежние времена, едва день склонится на ночь, люди спешили укрыться в домах. Это не обычай таиться. Просто в старом Ереване, с немощеными, улицами, утопающими в садах, невозможно было представить ночную жизнь. Люди засыпали, едва.стемнеет, и поднимались с рассветом. Сейчас город стал совсем другим, живет в ногу с временем, но не совсем исчезли обычаи его былой молодости.
На улице нам встречались единичные запоздалые прохожие и парочки, вроде нас. Прохожих скоро поглотят их дома, а влюбленных из парков и укромных уголков изгонят ослепительные огни фонарей...
