24 — 25 мая 1998 года
Коттуях — шумная река: плещет вода, ударяется о каменистые берега, колотит в русле камни о камни. Идти было легко, даже без дорог, везде камень. Трудно было только идти вверх, все время приходилось подниматься. Вроде бы сине-снежные горы маячили там, далеко и высоко, но горы как-то сказывались, пожалуй что, решительно во всем: в этой бурлящей реке, в том, что все время подъем, в том, что вокруг столько камня. Даже ветер говорил о горах — холодный, влажный ветер, приносивший запах тающего фирна, больших пространств, где камни покрыты снегом и льдом, а сверху нет крон деревьев. Нет ничего, кроме ветра, облаков, солнца и неба. Почему-то снег и лед в горах пахнет иначе. Это ненаучно. Так не может, так не должно быть! Но это так, и любой бывалый человек сразу узнает этот особенный запах особенного горного снега.
Идти было трудно: все время вверх, все время прыгать по камням. Речки петляли, растекались десятками ручейков и потоков, принимали ручейки, почти не успевшие сделать себе ложа. Реки текли по три, по четыре месяца в году, не успевали глубоко прорезать камень. Приходилось беспрестанно лавировать, выбирать дорогу, что-то обходить, огибать, перепрыгивать.
Вот отдыхать было легко, легче, чем в голой тундре, потому что было где сидеть. Причудливые формы камня позволяли выбрать удобное место, а в крайнем случае и на гранитном лбу было сухо, твердо и надежно. Ничто не колыхалось под сидящим, не мешало устроиться, не заставляло тратить силы на борьбу с кочкой или с почвой под ногами.
На маршруте говорили мало, потому что шли, как работали — все время надо было что-то делать. Не получалось идти так, чтобы тело как бы двигалось автоматически, без усилия мысли, без приложения воли. А вот отдыхать — хорошо! Отдыхали подолгу, восстанавливали дыхание. Много говорили, особенно Игорь Андронов с Мишей Тепловым: и о том, что видели сейчас, и о том, как живут эти горы, и о законах эволюции.
Несколько раз видели диких оленей. Животные паслись небольшими стадами, скорее даже просто группами. Пытались подойти к ним, но животные немедленно уходили в открытую тундру.
Места были такие, что встретить можно и горных баранов — тех самых, реликтовых, со времен Великого оледенения. Раз видели стадо: большой черный баран, две самки, возле них — светлые пятнышки детенышей. Бараны пробегали высоко, не стали задерживаться при виде людей. Наверное, имели опыт. Андронов заметил, что уж такие они, бараны, — очень недоверчивые, никого не подпускают.
— Наверно, потому и уцелели?
— Наверное… И еще потому, что в этих горах никто, кроме них, жить не может. Даже олени — они ниже, здесь, в тундре.
В излучине реки у воды весь берег был истоптан копытами, лапками, были удобные подходы. Из-за шума реки приходилось повышать голос, чтобы расслышать друг друга. Потому, наверное, и не услышал их, вывернулся из-за каменного останца здоровенный темный баран. Заметил людей, как-то очень по-домашнему взмекнул дурным голосом, повернулся и кинулся прочь — только камни брызнули из-под копыт.
— Что не стрелял?!
— Не успел… Мы же не охотиться пошли. Если б я был наготове…
— Если бы. Игорь, дайте мне ружье, я все время буду наготове.
— Не дам, мало ли что! И зачем нам охота? Консервов мало?
Возле озера лиственницы были высотой в пять, в шесть метров. Здесь, выше озера, было еще холоднее, и лиственницы были корявее, ниже тех, что внизу, метра по три, да еще наклонившиеся, жалкие. Попадались проплешины тундры совсем безо всяких деревьев.
— Во всяком случае, кормовой базы для мамонтов я здесь как-то не наблюдаю, — сделал вывод Игорь Андронов.
— А для кого здесь кормовая база есть?
— Ты же видишь — олени, бараны. Это из крупных. А корм есть и птицам, и песцам, и леммингам, и зайцам.
Солнце висело низко и все садилось, садилось и никак не могло совсем сесть. Все знали, что совсем оно и не сядет, не будет полной темноты. Повисли серые сумерки, и все в этих сумерках казалось призрачным, неясным и загадочным.
— Идем уже восемь часов, — уронил Серега Будкин.
— По-моему, тоже пора домой, — согласился Андронов, и никто не усмотрел чего-то странного или неверного в этом «домой». Хотя возвращаться предстояло не домой к маме, а к четырем палаткам, притулившимся над хмурым озером.
