Итак, на следующий день она, как и было решено, направилась в Пимлико — в Пимлико, чтобы посетить человека по имени Колмэн. После Слон-стрит и мистера Меркаптана Пимлико представлялось несколько убогим и второразрядным. Бедный Тото! После блестящего мистера Меркаптана он казался несколько потускневшим. Этот опыт о «Jus Primae Noctis» — ах! Пробираясь сквозь неаппетитный лабиринт Пимлико, она вспомнила о нем и, вспоминая, улыбалась. Бедный Тото! И сверх того, не надо забывать, бессмысленный, коварный, глупый Тото! Она очень точно представляла себе все, что она ему скажет; она представляла себе даже то, что скажет ей он. А когда объяснение кончится, они отправятся обедать в Кафе-Рояль — в верхний этаж, где она никогда не бывала. И она пробудит в нем ревность, сообщив ему, что мистер Меркаптан ей очень понравился; но ревность не слишком жгучую. Молчание — золото, как говорил ее отец, когда она приходила в раж и ей хотелось говорить гадости всем, кто попадался под руку. В некоторых вещах молчание, безусловно, золото.
В довольно мрачном переулке возле Лупус-стрит, куда ее направили, Рози отыскала дом номер такой-то, отыскала, среди множества звонков и карточек, нужное ей имя. Быстро и решительно она поднялась по лестнице.
«Ну, знаете, — скажет она, как только увидит его, — я считала вас цивилизованным человеком. — Мистер Меркаптан намекнул, что Колмэн не подлинно цивилизованный человек; для Рози намека было достаточно. — Но вижу, — скажет она затем, — что я ошиблась. Я не люблю иметь дело с мужланами». Изысканная леди выбирала юного поэта, а не батрака.
Хорошо прорепетировав свою роль, Рози позвонила. И когда дверь открылась, она очутилась лицом к лицу с этим огромным бородатым дикарем, который улыбался, который смотрел на нее блестящими пугающими глазами, который цитировал Евангелие и который истекал кровью, как боров. Кровь была на рубашке, кровь на брюках, кровь на руках, кровавые отпечатки пальцев на лице; даже белокурая каемка его бороды, заметила Рози, была местами запачкана кровью. В первую минуту даже ее аристократическая уравновешенность изменила ей.
Под конец, однако, она последовала за ним через маленькую переднюю в светлую комнату, выбеленную известкой; мебели не было, если не считать стола, нескольких стульев и большого пружинного матраца, стоявшего, как остров, посреди комнаты и служившего в зависимости от обстоятельств кроватью или диваном. Над камином была пришпилена большая фотографическая репродукция этюда Леонардо — «Анатомия любви». Других картин по стенам не было.
— Все приспособления здесь, — сказал Колмэн, указывая на стол. — Корпия, марля, бинты, вата, йод, клеенка. Они у меня всегда заготовлены на случай подобных маленьких несчастий.
— А вы часто ухитряетесь резать себе руки? — спросила Рози. Она сняла перчатки и распаковала новый пакет марли.
— Их режут, — объяснил Колмэн. — Знаете, небольшие расхождения во взглядах. Если твое око соблазняет тебя, вырви его; люби ближнего, как самого себя. Следственно: если око ближнего соблазняет тебя — понимаете? Мы здесь живем согласно христианским принципам.
— Кто такие — «мы»? — спросила Рози, в последний раз прижигая рану йодом и накладывая на нее большой кусок марли.
— Всего-навсего я сам и — как бы это сказать? — моя ассистентка, — ответил Колмэн. — А! Вы делаете это с большим искусством, — продолжал он. — Вы законченный представитель типа больничной сиделки: полный комплект материнских инстинктов. Для сердца, что пылает страстью, ты как пожарная кишка, как мы говаривали в доброе старое время, когда в моде были каламбуры.
Рози засмеялась.
— Не воображайте, пожалуйста, будто я только тем и занимаюсь, что перевязываю раны, — сказала она и на мгновение отвела взгляд от перевязки. После первого момента удивления к ней возвращалось ее обычное холодное самообладание.
— Браво! — воскликнул Колмэн. — Вы, кроме того, наносите их, не так ли? Сначала нанести рану, а потом вылечить ее, по великому древнему методу гомеопатов. Великолепно! Посмотрите-ка, что говорит по этому поводу Леонардо. — Свободной рукой он показал на висевшую над камином фотографию.
