«Примерно то же говорил Петренко, — вспомнил Игорь Витальевич. — Не зря он показался мне искренним».
— Гуревич очень уважает вас, Марина. И Петренко вас уважает. Но вот признайтесь, за что вас так невзлюбила Кристина? Я был просто поражен.
Марина вздохнула.
— Ох, Игорь Витальевич, я сама во всем виновата… Вы ведь тоже работаете с людьми. Есть законы психологии, они не менее верны, чем законы физики, да? Один из них — не просят, так не лезь с советами. И вот вроде бы прекрасно все это знаешь и понимаешь, а иногда не в силах удержаться. Потом коришь себя, да дело сделано.
— И что ты ей посоветовала? — заинтересовалась Вика.
— Понимаешь, Вичка, я ведь сама влюбилась в Володю в Кристинкины годы и много перемучилась, пока поняла свои ошибки. Мне казалось — вот перестану быть студенткой, барьеры между нами рухнут, и я буду счастлива. А на деле оказалось наоборот. Пока между нами были барьеры, я была ему интересна, а стоило мне превратиться в элемент быта, как и требования ко мне стали соответствующие. А Кристинка, она мало того, что собиралась бросить учебу, так еще и поступала лаборанткой к Володе на кафедру. Я хотя бы ухватила свои пять лет романтических отношений, а она… ладно, я еще понимаю, почему она ушла из университета — он бы не стал спать со своей студенткой, а ей, видимо, не терпелось. Но мелькать перед ним целыми днями на работе просто глупо! Тем быстрее она бы ему надоела. Кстати, я до сих пор уверена, что права. Права, разумеется, не в том, что пыталась ее отговаривать, а в том, что она совершала большую ошибку.
— Так ты ей рассказала, что ты… что вы с ним…
— Да нет, разумеется. И вообще, я, конечно, не говорила — ты ему надоешь, и он тебя бросит. Я старалась выражаться аккуратно. И тем не менее, нечего мне было лезть. Если уж родители не смогли ее убедить, кто такая я? Да, Игорь Витальевич, надеюсь, у нее с алиби нормально? В среду в двенадцать она должна была сидеть в лаборатории.
— Не знаю, — пожал плечами следователь.
— А почему не знаешь? — насторожилась жена.
— Ну, — несколько смущенно сообщил он, — когда я спросил про алиби, ей стало плохо. У нее же астма! А повторять вопрос я побоялся.
— Надо же, — искренне удивилась Вика, — а ты, оказывается, падок на молодых девиц. В жизни б не подумала!
— При чем здесь это? У девочки случился приступ, и я отвез ее домой. Что я, по-твоему, садист?
— А ты знаешь, что астма — болезнь в большой степени нервная? Почему эта девица так разнервничалась от вопроса про алиби? И вообще, приступ астмы очень легко подделать.
— Ты бы уж решила — или она разнервничалась, или притворялась. Чего придираешься к девчонке?
— А нечего ей злобствовать на Маринку. Это подозрительно.
— А ей не нужно алиби, — вдруг вмешалась Марина. — У нее же нет мотива! На тот момент Володя принадлежал ей — или должен был принадлежать в ближайшем будущем.
Вика кивнула:
— Тогда перво-наперво расскажи нам про Анну Николаевну. Она действительно была в среду у матери или врет?
— С нею я еще не беседовал.
— И зря! Поговорил бы с нею, глядишь, другие б тебе и не понадобились. Ну, не дуйся! А с кем ты еще беседовал, кроме этой юной фифы?
— С Гуревичем, Некипеловым, Петренко и Паниным. Если краткое общение с последним можно назвать беседой.
— Это как? — уточнила Марина.
— Стоило мне представиться, как он заорал, что я хочу пытать его в застенке, однако по причине демократического времени этот номер у меня не пройдет. Пока я приходил в себя от подобного заявления, он сбежал. Скажите, Мариночка, он вообще адекватен?
— Вполне. Вы меня просто поразили, Игорь Витальевич. Николай Павлович тихий, спокойный человек. Воды не замутит! То есть что у него внутри, я не знаю, но внешнее поведение такое. Да я ни разу в жизни не слышала, чтобы он повысил голос! Он действительно на вас кричал?
— Еще как.
— С ума сойти! Я ничего плохого про него не думала, но теперь… Может, у него запоздалая ревность? Хотя ничего себе запоздалая — на пять лет. Пять лет ожидал удобного момента, и наконец дождался. Бред!
— Слушай, — вмешалась Вика, — ты вроде говорила, он свою Аню до сих пор любит? Может, они действовали сообща?
