– На минутку, господин прапорщик. На минутку.
В вестибюле толпились люди состоятельного и весьма напуганного вида.
– Мы вам искренне благодарны за то, что вы успокоили толпу, – сказал Еранцев.
Один из гласных, тучный и тоскливый, протирая пенсне, добавил:
– Мог быть мордобой или даже смерть, да, смерть!
Остальные в вестибюле недовольно зашумели – гласный был нетактичен, никто не намеревался говорить о смерти.
– Господа! – возопил тучный гласный. – Вы забываете о судьбе мичмана Фока!
– Надеюсь, никто из нас не последует его глупому примеру, – отрезал Еранцев. – В десять здесь будет адмирал. Давайте выберем президиум. – Еранцев обернулся к Коле. – Надеюсь, вы не откажете представлять ваше боевое офицерство.
– Неужели не найдется более достойного офицера? – спросил Коля. Он вспомнил, что Раиса стоит на улице, среди солдат, в темноте, ждет его – надо спешить.
Но Еранцев тут же повлек Колю, расталкивая людей, толпившихся на лестнице, на второй этаж, к буфету, чтобы подкрепиться, а вокруг в тесноте и различии мнений согласовывали состав президиума. Пока спорили, Коля успел съесть холодную куриную ножку и запить хорошей мадерой.
Колчак прибыл в Думу в десять ноль-ноль. Его приближение издали анонсировалось перекатывающимся криком «ура!», что приближался по бульвару.
Включили привезенный прожектор и им осветили ступени управы. Колчак стоял прямо, не щурился, хотя лицо было мертвенно-белым – свет прожектора бил прямо в глаза. Колчак сообщил, что приветственные телеграммы правительству посланы. Затем он дал согласие на разоружение полицейских и жандармов. Караул у казначейства и учреждений будут пока нести матросы.
Затем Колчак прошел внутрь управы, и там, в зале, наполненном гласными Думы, а также зрителями, заседание продолжалось. Отвечая на вопросы, Колчак вел себя сдержанно и ничем не выдавал ни усталости, ни раздражения. Что ж, показывал он каждым жестом и словом, вы так хотите. Я ваш верный слуга. Соратник.
Правда, не все так это понимали. Возмутителем спокойствия оказался вертлявый вольноопределяющийся, который стоял у сцены и держал в руке блокнотик. Он выкрикивал свои вопросы невпопад и нагло, чем вызывал восторг гимназистов и мальчишек, набившихся на галерку.
Вот этот вольноопределяющийся и оказался соломинкой, сломавшей спину верблюду. Колчак неожиданно остановил Еранцева, сделал шаг вперед и со злобой, сквозь зубы, но достаточно громко спросил:
– Вы кто такой, ну?
И в глазах, и голосе Александра Васильевича была такая сила, что зал послушно замолк, а вольноопределяющийся вытянулся во фрунт и покорно сообщил:
– Вольноопределяющийся Козловский, ваше превосходительство!
Галерка шумела, свистела, поддерживая Козловского. Колчак замолчал. Он смог пристыдить, испугать одного человека, но не мальчишек, защищенных от него расстоянием, высотой и обществом себе подобных.
И тогда Коля понял, что он может и должен помочь адмиралу. Коля встал, прошел несколько шагов к краю сцены и, подняв руку, закричал:
– Тишина!
Голос у Коли зычный, глубокий.
– Я требую! – продолжал Коля, и все замолчали. – Немедленно вывести из зала этого подонка. Он позорит весь город. Он позорит революцию!
Второе выступление за вечер оказалось даже более успешным, чем первое.
– Долой! – закричали в зале.
– Нет, – перекрыл шум голосов Коля. – Так не пойдет. Господин Еранцев, поставьте вопрос на голосование!
Проголосовали. Через три минуты Козловский покорно пошел к выходу. На демократических основаниях. Галерка свистела разрозненно и неуверенно.
Когда собрание кончилось, Колчак остался на сцене, разговаривая с гласными.
Еранцев увидел, что Коля намерен уйти, сказал:
– Нет, ты теперь наш, ты теперь политик.
Он под локоть повел Колю на сцену.
Они подошли к группе беседующих, и Колчак, не оглядываясь, почувствовал их приближение. Он резко повернулся к Коле и сказал:
– Спасибо, прапорщик. Вы оказали мне ценную услугу.
– Ну что вы, ваше превосходительство, – искренне смутился Коля. – Это был мой долг.
– Мы намерены привлечь молодого человека к нашей деятельности, – сказал Еранцев.
– Похвально, – согласился Колчак.
