Улла, мать моего ребенка, с которой мы вместе живем, никогда не была в гостях у Шторма и Стеффы. И даже с ними незнакома. Что-то я ей о них рассказывал, но очень мало, мы с ней не так давно вместе. У ребенка с самого рождения постоянно болели уши, так что он практически не спал по ночам, и вести задушевные беседы по вечерам нам почти не удавалось.
Но разумеется, двери моего дома всегда открыты для Эйвинда и его семьи, если им нужно пристанище, друзья ведь в беде познаются.
Однако я был ошеломлен, когда вдруг увидел их во дворе с чемоданами, пакетами, детьми — они стояли и смотрели на окна. Я, конечно, сбежал вниз, обнял их, поцеловал детей, помог им занести вещи, представил их Улле, она ненадолго вышла из спальни, но потом ребенок опять заплакал…
Меня почему-то мучила совесть, не знаю почему, но, по всей видимости, из-за них, я ведь еще днем случайно узнал, что они вернулись, но у них тут больше ничего нет, что они практически оказались на улице — я наткнулся в магазине на одного знакомого исландца, он мне и рассказал, я, конечно, сразу понял, что должен им помочь, однако все же не был готов пригласить их к себе, у нас ребенок сильно болеет, и решил отложить поиски Шторма до завтра, но тут он сам, со всей семьей, появился в моей квартире, она похожа на ту, в которой он жил прежде, только поменьше, и у нас еще стояли его софа и комод, мебель в столовой и святая святых квартиры Шторма — телевизор.
«Прямо как будто наконец вернулся домой», — сказал Шторм и закурил. Потом оглянулся в поисках пепельницы; я сбегал на кухню и принес блюдце, — сам я недавно бросил курить, и пепельница нам больше была не нужна, Улла не хотела, чтобы в квартире дымили, пока ребенок такой маленький и больной.
Пива у меня не было. Даже стыдно. Меня не удивило, что Шторм попросил пива, мы ведь всегда пили, когда приходили друг к другу в гости. Я заглянул к Улле, спросил, не нужно ли ей чего, и побежал в китайский гриль-бар неподалеку, пиво там продавали по цене, средней между магазином и кабаком, поэтому много я брать не стал, всего шесть бутылок; пиво у них было плохое, из Орхуса, с местной пивоварни, мы со Штормом обычно называли его самой дрянной орхусской гадостью. Шторму, конечно, показалось мало, и когда Стеффа с детьми прилегла отдохнуть на матрасе в углу гостиной, он побежал в тот же гриль-бар и купил еще несколько бутылок.
Вышла Улла, извинилась, что закрылась с ребенком в спальне, они со Стеффой поздоровались. Улла высказала надежду, что им там в углу хотя бы терпимо, это ведь не комната для гостей. Спросила, какие у них планы. Стефания мало что могла ответить. Все наверняка уладится. Мне показалось, что дети немного бледны и не понимают, что к чему, естественно, после всех этих скитаний. Но Стеффа уже взяла их под свое материнское крыло, словно птица, свила гнездо в углу гостиной; с ней дети в надежных руках, в этом не могло быть сомнений, да, собственно, никогда и не было.
Затем пришел Шторм с позвякивающим пакетом. Мы пили и болтали до глубокой ночи, разговоры были весьма сдержанными, возможно, оттого, что приходилось говорить тихо, а это не в его стиле, да в последнее время и не в моем, — однако его семья спала здесь же, на полу, а мои жена и ребенок пытались заснуть в соседней комнате, но это им не очень удавалось. К тому же между нами была какая-то неясность, я думал, что, может, на нервной почве, однако я все же чувствовал какие-то угрызения совести из-за того, что с ними случилось, из-за того, что теперь у них не было дома, они практически оказались на улице, а у меня все в порядке, более того, у меня стоял его телевизор и кое-что из мебели — я пытался завести разговор о том, что он может забрать все назад, но он замахал руками и сказал, что у нас еще будет время об этом поговорить, но, с другой стороны, нужно заметить, что я за все заплатил, причем немало. В конце концов я тихонько пожелал ему спокойной ночи и скользнул к себе, но еще почти час то и дело просыпался, когда в гостиной открывались пивные бутылки.
