Шпионские и иные истории из архивов России и Франции - страница 36
«Эта ужасная катастрофа придала его лицу совсем другое выражение», – отметила вечером 14 декабря в своем дневнике вдовствующая императрица Мария Федоровна, мать Николая Павловича73.
Среди немногих облеченных доверием молодого государя лиц, перед которыми он не скрывал своих истинных чувств, пережитых 14 декабря 1825 года, мы находим одного иностранца – графа Огюста де Ла Ферроне, посла короля Франции Карла X в России. Его подробные отчеты министру иностранных дел барону де Дама о событиях тех дней сохранились в Архиве Министерства иностранных дел Франции в Париже, где я с ними и познакомился. В данном случае нас интересуют прежде всего те фрагменты из донесений Ла Ферроне, которые проливают свет на личность Николая I и его настроение в первые дни царствования, отмеченные несмываемой печатью трагических событий в Петербурге.
Но прежде следует сказать несколько слов об авторе этих свидетельств.
Граф Огюст-Пьер-Мари Феррон де Ла Ферроне (1777 – 1842) принадлежал к числу убежденных приверженцев Бурбонов, изгнанных из Франции в годы революции. В юности он сражался в рядах эмигрантской армии принца Конде, где встретился и подружился с герцогом Беррийским, сыном младшего брата казненного Людовика XVI графа д’Артуа (с 1824 года – короля Карла X). В качестве адъютанта герцога Беррийского Ла Ферроне выполнял отдельные дипломатические поручения эмигрантского двора Людовика XVIII. Так, в 1812 году он побывал в России, где вел переговоры с Александром I и познакомился с тремя его братьями – Константином, Николаем и Михаилом.
В годы Реставрации Бурбонов граф де Ла Ферроне стал полевым маршалом и пэром Франции, был послом в Дании, а в 1819 году получил назначение на пост чрезвычайного и полномочного посла в России. В Петербурге он возобновил прежние знакомства и очень скоро стал своим человеком в тамошнем великосветском обществе. Наиболее близкие, доверительные отношения у графа де Ла Ферроне сложились с великим князем Николаем Павловичем, с которым они запросто встречались и свободно беседовали на самые разные темы. «Я часто бывал у него и проводил с ним многие часы в совершенно откровенных разговорах», – писал Ла Ферроне в одном из донесений в Париж74. Их дружбе не помешала даже почти двадцатилетняя разница в возрасте. Все это делает свидетельства Ла Ферроне важным источником для понимания образа мыслей и действий Николая в декабре 1825 года.
События 14 (26) декабря 1825 года стали для Ла Ферроне, как и для других иностранных дипломатов в Петербурге, полной неожиданностью. Еще за четыре дня до восстания посол сообщал министру иностранных дел из российской столицы: «В городе царит абсолютное спокойствие; скопления людей наблюдаются только в храмах, куда люди ежедневно приходят с возрастающим усердием. Невозможно представить себе более искреннего выражения скорби… (речь идет о заупокойных службах по случаю кончины императора Александра I. – П. Ч.), чему мы здесь являемся свидетелями»75.
Его первое сообщение в Париж о восстании, отправленное в 22 часа 14 декабря, содержало лишь краткую сводку событий истекшего дня. Более полное представление о пресеченной попытке государственного переворота французскому послу удалось составить лишь к утру следующего дня, когда он подготовил «Отчет о беспорядках, имевших место в С. – Петербурге 26 декабря 1825 года».
Ла Ферроне вполне уверенно сообщал министру, что потерпевший неудачу заговор имел сугубо «аристократический» характер и ставил своей целью замену самодержавного строя властью аристократической олигархии. «Русские заговорщики в подавляющем большинстве принадлежали к привилегированному классу, – писал Ла Ферроне. – Тенденция к ограничению привилегий аристократии, характерная для последнего царствования, судя по всему, была главным побудительным мотивом для подготовки мятежа, – продолжал французский посол. – Революция, которую они (аристократы. – П. Ч.) намеревались возглавить, замысливалась ими в интересах привилегированных классов, и именно это обстоятельство отличало русских заговорщиков от аналогичных демагогов из других стран Европы. Недостаточная зрелость их планов, трусливое малодушие, проявленное заговорщиками, поспешившими немедленно раскаяться ради спасения своих жизней, наглядно показывает, что эта революция не была серьезной, и в этом ее отличие от революций, происходивших в других странах»
