Яков кивнул Оле:
— Заходите.
Насколько Афанасий Иванович постарел за это время, настолько Оля, если это уже возможно в ее возрасте, помолодела. Перед нами сидела не грациозная девушка, сознающая свою привлекательность, а испуганная, провинившаяся школьница. Она и хлюпала-то носом совсем по-детски, как никогда не будет плакать взрослая женщина.
— У меня к вам только два вопроса, — добродушно проворчал Яков. Вечером, в день убийства Самохина, вы заходили в гостиницу?
— Да, — прошептала она, комкая платок.
— Не слышу, громче. Чего вы боитесь?
— Да, заходила.
— Ну вот, ведь можете! — деланно обрадовался Яков.
Оля улыбнулась.
— И второй вопросик: зачем вы туда приходили? Погромче!
— Книгу хотела забрать, я ее забыла на дежурстве.
— Прекрасно! С вами так приятно разговаривать, что невольно хочется продлить беседу. Придется спросить вас еще кое о чем, вы уж не обижайтесь. — Яков помолчал, побегал глазами по стенам, а потом брякнул: — А какую книгу? Название, автор?
Оля молчала, готовясь зареветь уже в полную силу.
— Неужели не помните? Не может быть.
— Помню. — Она собрала все свои оставшиеся силенки, подняла голову и отбарабанила: — "Три мушкетера" Александра Дюма.
— Отлично! Ну вот и все, — тоном детского доктора ворковал Яков. Видите, совсем просто. Можете идти дочитывать своих мушкетеров. Идите, голубушка, идите.
Яков проводил ее до двери, выпустил и поманил пальцем Сашу.
Разговор с Сашей не получился. Он был сдержан, долго обдумывал ответы. Яков тоже был сдержан, собран, предельно внимателен, но не очень тактичен.
— В день убийства Самохина, вечером, вы были у Староверцева, так?
Саша молча кивнул.
— Мне повторить вопрос? К сожалению, ваш ответ нельзя зафиксировать.
— В день убийства Самохина, вечером, я был у Афанасия Ивановича Староверцева. Это могут подтвердить
— Воронцова Ольга Алексеевна была с вами?
— Да, — монотонно пробубнил Саша. — Ольга Алексеевна Воронцова была с нами.
— Она никуда не отлучалась, скажем, часов около восьми?
— Около двадцати часов московского времени Ольга Алексеевна отлучалась. Она ходила в гостиницу за забытой там книгой. — Саша быстро приходил в себя.
— За какой?
— Может быть, — не выдержал я, — может быть, за "Черной перчаткой" Одоевского?
Саша молчал.
— В каких отношениях вы находитесь с Воронцовой? — грубо спросил Яков.
— В хороших! — разозлился Саша. — Вас устраивает такой ответ? Или нужны подробности?
Яков положил перед ним перчатку и копию записки.
— Ну и что? — нагло спросил Саша.
— Записка, засунутая в эту перчатку, лежала под трупом Самохина. Это ваш почерк — вот акт экспертизы и ваши отпечатки пальцев.
— Ложь! — вскинулся Саша. — Там нет никаких отпечатков, я писал записку в перчатках.
— Объясните, что это значит?
— Да ничего не значит, просто валял дурака.
— Неплохое развлечение, гимнастика для ума, да?
— А вы что, никогда не валяете дурака? Тогда мне вас жаль.
— Не валяю, — отрезал Яков. — Потому что я и так слишком часто имею дело с дураками. Все, все, идите.
Выходя, Саша едва сдержался, чтобы не хлопнуть дверью.
— Это не он, — сказал Яков, едва за Сашей закрылась дверь. — И говорить с ним сейчас бесполезно: он изо всех сил старается выручить Олю, а врать не умеет, и потому наколбасит так, что и сам запутается, и наши бедные головы вконец задурит.
— Самохин недавно из заключения, — напомнил я. — Так что не исключена, положим, месть. Или дружки, или пострадавшие — такие случаи тоже бывают: сочли, например, наказание слишком мягким. Это придется проверить.
— На всякий случай я уже наводил справки: его преступление не исключает такой возможности.
— Будем считать это первой версией? Хоть что-то соберем.
— А второй — этот мушкетер все-таки. Эх, если бы не его алиби.
— Нет у него никакого алиби, — буркнул я. — Он тоже отлучался. Сразу же, как только Оля вернулась.
Яков вытаращил глаза.
— И ты молчал?
— Молчал. И сейчас бы не сказал, если бы не считал Сашу в полной безопасности. Ты, Яша, прости, но для тебя главное — закончить дело, и поскорее. Ты прешь как буйвол. В нашем деле нужно быть особенно бережными с…
— Все, Серега, — не дал мне договорить Яков. — Собирай барахлишко и… к чертовой матери отсюда! А я еще вдогонку цидулю твоему начальству направлю, сообщу, как ты тут оправдываешь высокое доверие.
