— Ну, что у вас новенького в литературных верхах? — спросил он у подошедшего Выпивки.
Тот не ответил.
— До сих пор не знаю вашего отчества, — продолжал дразнить его Саша, собирая пистолет. — Как же вас все-таки звать, а?
— Я же вам объяснял, — раздраженно напомнил Выпивка. Видно, ему частенько доставалось от Саши. — По паспорту я — Георгиевич, а по отцу Григорьевич.
— Что-то мудрено. — Саша покрутил головой, прицелился в портрет старого графа и щелкнул языком.
Выпивка демонстративно отошел к стенду и стал прижимать пальчиком какой-то отставший уголок.
— Что это ты с ним так нелюбезен? — спросил я Сашу. Мы как-то незаметно и легко стали на "ты".
— Да ну его. Присосался к музею, как клоп, кормушку себе нашел. Он о музее уже раза четыре писал, а теперь будет о каждом зале по отдельности кропать. Да еще дурачком прикидывается.
— Прикидывается? — удивился я. — А я думал, он всерьез. Уж очень натурально.
Гостиница — я уже говорил — помещалась здесь же, во флигеле. Сложенное из красного камня, с острыми башенками на фронтоне здание стояло среди высоких лип, вплотную примыкая к старому, видимо, заброшенному кладбищу.
Дежурная — светловолосая девушка Оля с такими длинными ресницами, что, казалось, она, моргая, поднимает ими теплый ветер, — быстро оформила меня и сказала, вручая ключи:
— Знаете, этот номер пользуется дурной славой.
— Да? А что такое?
— Когда-то в этих комнатах жил тоже Оболенский, и тоже Сергей, и он загадочно исчез в такой же дождливый вечер. Он лег спать, а утром его уже не нашли. — Она мягким движением ладони отбросила за спину волосы и так светло улыбнулась, словно заранее извинялась за то, что со мной может произойти нечто подобное.
Я попрощался и поднялся к себе.
Несмотря на полученное предупреждение, номером я остался доволен. Стены комнаты, обшитые дубовыми панелями из вертикальных досок, были в меру увешаны картинами, на которых бойко крутили усы бравые охотники в лаковых сапогах и фуражках с длинными козырьками. В глубоком алькове с пробитым в его стене окном стояла на львиных лапах такая громадная кровать, что в ней, пожалуй, можно было заблудиться спросонок.
Я поставил в угол портфель и репортерку, разделся и, приоткрыв окно, сел к столу.
Задание редакции не казалось мне сложным, но я не хотел терять времени и по свежим следам набросал план очерка, за основу которого взял рассказ Староверцева.
Мне хорошо работалось под шелест дождя в листве кладбищенских лип. Я перебрался в кресло, закурил и не заметил, как задремал.
Разбудил меня резкий стук: порыв ветра ударил рамой и смахнул со стола бумаги. Я собрал их и подошел закрыть окно. В темноте мокро блестели гранитные надгробия, кособочились ветхие деревянные кресты и глухо, тревожно шумели высокие старые липы. Свет от окна падал на кирпичную полуразвалившуюся ограду, и моя тень, казалось, пытается перелезть через нее и спрыгнуть на ту сторону, к холодным могилам, между которыми, наверное, бродят неприкаянными тенями мокрые от дождя привидения.
Когда я плотно закрыл окно, где-то в глубине кладбища завыла собака.
Вы, теперь на верху вашего блаженства… но берегитесь и помните, что враг ваш не дремлет…
В. Одоевский
— Году, кажется, в 1828-м в Динабургскую крепость был переведен из Свеаборга заключенный туда по причастности к декабрьскому восстанию некий "штап-ротмистр гусарскаво полка княсь Сергей Абаленской" — так он подписывал свои письма.
Его камера случилась рядом с той, где томился Вильгельм Кюхельбекер. Они подружились, насколько это было возможно через толстую холодную стену. Оболенский со свойственным юности легкомыслием легко переносил унижение и часто, напевая озорные гусарские песни, писал угольком Вильгельму письма, в которых утешал товарища по несчастью и поносил царя и его жандармов.
По пути в ссылку Оболенский, выхватив у дремавшего в коляске урядника саблю, ранил его в бок. Князя привезли в Орел и при обыске нашли письмо Кюхельбекера к Грибоедову. Оболенский отказался говорить что-либо о письме, что усугубило его вину. По воле государя императора его лишили дворянского и княжеского достоинства, и вместо действующей армии он попал в Сибирь, на вечное поселение.
