В задымленной хате повисла тишина. Потом кто-то спросил У деда:
— А мы что, по-твоему, станичник, не власть?
— И-эх, — прокряхтел дед. — Какая вы власть? Власть там, где сила. А сила теперь у энтих… — он махнул рукой куда-то на север.
— Вот придет эта сила, стащит тебя с печки и поставит к стенке за штаны с лампасами. Это как будет — по-Божески?
— А то как же! Чего мне небо коптить? Зажился уже. И я земле в тягость, и она мне. Да и какая зараз это жизнь? Иде мои сыны? Я вам, ваш-бродь, так скажу: хучь власть эта анчихристова, а все одно Богом данная. Поднявший меч бранный от меча да погибнет.
— А и впрямь, господа, — сказал пожилой тучный подполковник, который утверждал, что правительство и царь наделали много глупостей, — вы молодые люди, еще верите в победу, в успех, как и полагается в вашем возрасте… Но не забудьте, когда играют в карты или ведут войну, то никогда не известно, как это кончится. Коммунизм еще очень в моде, и повсюду. Помощь союзников? Разве мы ее не видели? Союзники хотят слабую Россию, чтобы попользоваться…
— Все это мы уже слышали, — махнул рукой терец. — Разговорами дело не поправишь. А не пойти ли нам, господа, покурить на свежем воздухе, а то хозяевам, небось, уже дышать нечем.
Офицеры поднялись, стали разбирать наваленные на кровати шинели. Михаил, которому было интересно слушать их разговор, вышел вслед за ними. На улице есаул угощал офицеров душистыми папиросами с длинным мундштуком, предложил и Михаилу. Он, воровато покосившись на окна, взял. Был поздний вечер. Из Задонья доносился орудийный гул. По улочке, мимо куривших у плетня офицеров, тянулись уставшие, забрызганные грязью пехотинцы. Стоя рядом с терцем, Михаил рассматривал искусно изукрашенный кинжал на его поясе.
— Нравится? — спросил тот. — Посмотри хорошенько. — Он вытащил кинжал из ножен. — Не часто можно увидеть такой клинок. Это Кара-Табан, старый и редкий кинжал.
Сталь была темная, как бы в волнах. Михаил с уважением погладил ее.
— Где же вы его купили?
Терец сверкнул глазами, забрал кинжал и вложил его в ножны.
— Я не армянин, чтобы покупать оружие.
Михаил понял, что сказал бестактность, и покраснел.
— Запомни на всю жизнь: оружие не покупают, а достают.
— Как же?
— Получают в наследство, в подарок, крадут, берут у врага в бою, но никогда не покупают. На Кавказе и у нас, терских казаков, это считается позором.
— А разве красть не стыдно?
— Нет. Украсть коня, оружие или женщину вовсе не стыдно. Наоборот… но ты слишком мал еще…
Михаил снова покраснел. Вечно этот малый рост его подводит!
А терец уже забыл про него. Он завел разговор с молодым хорунжим, донцом, тоже разглядывавшим его кинжал, о холодном оружии и сабельной рубке.
Донец удивлялся:
— Почему среди зарубленных нет обезглавленных? Можно ли одним ударом отсечь голову? Видишь иногда прекрасные удары, — он важно подкручивал свои негустые еще усы, — череп рассечен наискось, а вот отрубленных голов я не видел.
Терец вежливо объяснял:
— Чтобы отрубить голову, вовсе не надо слишком сильного удара. Это вопрос положения, а не силы. Нужно находиться на том же уровне и рубить горизонтальным ударом. Если конный противник нагнется, а он всегда нагибается, то горизонтальный удар невозможен. Пехоту же мы рубим сверху вниз. Эх, жаль, если бы подвернулся случай, я бы показал, как рубят голову.
Доктор-альбинос и толстый подполковник слушали есаула с заметным отвращением. В это время два казака вели мимо офицеров человека без шинели, в гимнастерке распояской.
— Стой! — приказал терец. — Это что за гусь?
— Комиссара в плен взяли, ваш-бродь.
— Куда ж вы его ведете? Все хаты и сараи забиты до отказа, самим спать негде. В собачью конуру засунете?
— Там ему самое место! Наше дело доложить, ваш-бродь, а там пусть начальство решает.
— Подведите-ка его сюда, мы с ним побалакаем. А сами покурите пока.
Есаул угостил казаков папиросами, потом вежливо предложил комиссару.
— Веруете ли вы в бессмертие души? — неожиданно спросил он у него.
Комиссар посмотрел на терца исподлобья.
— Вы это к тому, что меня ждет расстрел? Тогда давайте без комедий. Нет, не верю. Я атеист.
