Вообще, в построенном нами треугольнике французских мыслителей Монтень-Ларошфуко-Паскаль «Опыты» первого ассоциируются с прозой, «Максимы» второго с нравоучительной «школьной драмой» (существовал такой жанр, где персонажами выступали аллегорические фигуры – персонификации моральных категорий и человеческих качеств), а вот «Мысли» Паскаля – именно с поэзией. Таким образом, оказывается покрыто все жанровое поле (за исключением разве что пародии).
Невозможно устоять перед искушением и удовольствием перечислить хотя бы некоторые из перлов Паскаля.
«Мы поймем смысл всех людских занятий, если вникнем в суть развлечения».
«Меня ужасает вечное безмолвие этих пространств».
«Пусть сама комедия и хороша, но последний акт кровав: две-три горсти земли на голову – и конец. Навсегда».
«Давайте взвесим ваш возможный выигрыш или проигрыш, если вы поставите на „орла“, то есть на Бога».
О Платоне и Аристотеле: «За политические писания они брались так, как берутся наводить порядок в сумасшедшем доме, и напускали на себя важность только потому, что знали: сумасшедшие, к которым они обращаются, мнят себя царями и императорами».
«Кто вне середины, тот вне человечества».
«Монтень не прав: обычаю надо следовать потому, что он обычай, а вовсе не из-за его разумности».
«Нет беды страшнее, чем гражданская смута. Она неизбежна, если всем попытаться воздать по заслугам, потому что каждый тогда скажет, что он-то и заслуживает награды».
«На три градуса ближе к полюсу – и вся юриспруденция летит вверх тормашками».
«За что ты убиваешь меня?» – «Как за что? Друг, да ведь ты живешь на том берегу реки!»
«Время потому исцеляет скорби и обиды, что человек меняется: он уже не тот, кем был. И обидчик и обиженный стали другими людьми. Точь-в-точь как разгневанный народ: взгляните на него через два поколения – это по-прежнему французы, но они уже совсем другие».
«Своекорыстие послужило основой и материалом для превосходнейших правил общежития, нравственности, справедливости, но так и осталось гнусной основой человека, figmentum malum [сгустком зла]: оно скрыто, но не уничтожено».
«Большее или меньшее отвращение к правде присуще, видимо, всем без исключения, ибо неотъемлемо от себялюбия».
«Нос Клеопатры: будь он чуть покороче – облик земли стал бы иным».
«Человек по своей натуре доверчив, недоверчив, робок, отважен».
«Люди делятся на праведников, которые считают себя грешниками, и грешников, которые считают себя праведниками».
«Мы любим не человека, а его свойства».
«Хороший острослов – дурной человек».
«Щеголь – сильный человек».
«А что сказать об этой моей мысли? До чего она глупа!»
Мысль Паскаля пробегает теперь уже в мозгу читателя, как электрический ток, аккумулируется и разряжается, искрит – а ведь триста пятьдесят лет прошло, какой-то perpetum mobile! Гениальная книга и великая культура. Была.
Значит – и есть.
Сентиментальное чудовище, или Месть гугенота
Ж.-Ж. Руссо
Жан-Жак Руссо (1712–1778) одна из ключевых фигур европейской культуры. Его идеи взорвали Францию, взбудоражили Европу, чуть не погубили ту Цивилизацию, которую он так невзлюбил, и в результате – решительно изменили ее физиономию. «Благородный дикарь» породил европейского мещанина, пролив попутно реки крови.
Бонапарт, еще до того, как провозгласить себя императором, посетил гробницу Руссо на Тополином острове в Эрменонвиле под Парижем и, по свидетельству современника, так отозвался о Жан-Жаке: «Было бы лучше для спокойствия Франции, если бы этот человек не существовал. – Но почему, гражданин консул? – Это он подготовил революцию. – Я думаю, гражданин консул, что не вам следует жаловаться на революцию. – Как сказать, будущее покажет, не лучше ли было бы для человечества, если бы ни Руссо, ни я никогда не существовали». «Гражданский кодекс» Наполеона, ставший образцом гражданского законодательства для всех европейских стран, многим обязан «Общественному договору» Руссо. Нельзя не привести другое высказывание Наполеона, записанное его биографом на острове Святой Елены: «Моя истинная слава – не сорок выигранных битв: одно Ватерлоо изглаживает воспоминания о стольких победах!.. Но что никогда не забудется, что будет жить вечно, это мой Гражданский кодекс». Однако в отличие от философа, которого Наполеон считал «красноречивым идеологом» и даже «болтуном», себя он ощущал
