Линдсей еще раз, уже не так яростно, ударил по крабу. Мало-помалу бешенство улетучивалось. Стало холодно. Правая рука Лиидсея непроизвольно дергалась.
Нора, прижавшись к стене, пыталась нащупать вешалку. Внезапная остановка нейропрограммы вызвала приступ безудержной дрожи.
— Где другой?! — рыкнул Линдсей. — Тот, что для лица?
— Н-не вз-зяла, — сказала Нора, стуча зубами.
Пинком ноги Линдсей отшвырнул краба в угол.
— Нора! Давно ты пользуешься этой штукой?
— Каждую ночь…
— Каждую ночь?! Господи боже…
— Я должна держать форму.
Дрожь ее не унималась. Сняв с вешалки пончо, она нырнула головой в ворот.
— Но ведь это такая боль… — проговорил Линдсей. — Эта штука жжет как огонь!
Нора пригладила на бедрах яркую ткань.
— Ты — один из тех, — сказала она. — Из первых. Отбракованных. Перевертышей.
— Ты — какого выпуска?
— Пятого. Последнего.
— А я был в первом. Иностранный отдел.
— Так ты — даже не шейпер…
— Я — из Цепи.
— Считается, что никого из вас уже нет в живых. — Она сняла с рук и ног браслеты сломанного краба. — Я должна тебя убить. Ты напал на меня. Ты — изменник.
— Когда я разбивал эту пакость, я чувствовал подлинную свободу.
Линдсей с удивлением погладил больную руку. Да, он вправду утратил самоконтроль. Чувство протеста на какое-то мгновение пересилило разум. Вспышка настоящего, человеческого гнева прорвалась сквозь дипнавыки. Линдсей был потрясен — зато такой целостности он не чувствовал в себе уже многие годы.
— Вот из-за таких все и рухнуло, — сказала Нора. — Вы сломали нам, остальным, жизнь. Мы, дипломаты, должны быть наверху, управлять всем и установить мир. Но программу закрыли. Объявили, что мы ненадежны. Идеологически.
— Они хотят, чтобы все мы умерли, — сказал Линдсей. — Затем тебя и отправили сюда.
— Меня не отправляли. Я вызвалась добровольно. — Она затянула последний шнурок пончо. — Если мне удастся вернуться, меня встретят как героиню, с почестями. И это — мой единственный шанс пробиться к власти на Кольцах.
— Почему обязательно — там?
— Все остальное неинтересно.
— Деп-три погиб, — сообщил Линдсей. — Зачем ты убила его?
— По трем причинам. — Она даже не пыталась притворяться. — Это было легко выполнить. Вас стало меньше. И третье — он был сумасшедшим. Хуже любого из вас. Слишком непредсказуемым. Слишком опасным, чтобы оставаться в живых.
— Он был безвреден. — Глаза Линдсея наполнились слезами. — В отличие от нас с тобой.
— Будь у тебя мое самообладание, ты бы не плакал. Даже если бы тебе вырывали сердце.
— Оно уже вырвано. Как и твое.
— Абеляр… Он был пиратом.
— А остальные — нет?
— Думаешь, они о нас будут плакать?
— Нет. Они даже о своих не будут особенно плакать. Но вот отомстить они захотят. Как ты отнесешься к тому, если завтра исчезнет Иан? А месяца через два ты найдешь его кости в отстойнике какого-нибудь ферментатора? Или даже так, если уж у тебя настолько стальные нервы: как насчет тебя самой? Каков тебе покажется вкус власти, когда ты будешь блевать кровью за шлюзом?
— Все в твоих руках, — сказала она. — Я сказала правду, как мы и договаривались. Ну а как сдержать в узде вашу компанию — твое личное дело.
— Я в таком положении быть не желаю. Я думал, что мы достигли хоть какого-то взаимопонимания…
Она кивнула на истекающие смазкой обломки краба:
— Ты не спрашивал позволения, когда напал. Увидел предмет, которого не можешь терпеть, — и уничтожил. И мы — точно так же.
— Я хочу поговорить с Клео.
— Это будет нарушением нашего с тобой договора, — оскорбленно сказала она. — Ты должен все это делать через меня.
— Произошло убийство, Нора. Мне нужно видеть ее.
— Она — у себя в саду, — вздохнув, ответила Нора. — Тебе придется надеть скафандр.
— Мой на «Консенсусе».
— Тогда возьмешь один из Иановых. Идем.
Она повела его через освещенную красным пещеру, потом длинной выработанной штольней, в резиденцию Иана Мавридеса.
Пошивщик скафандров (он же — художник-график) бодрствовал и был занят делом. В свое время он не пожелал расставаться с защитным костюмом и носил его постоянно, словно стерильную среду для себя одного.
Иан был чем-то наподобие фокусной точки семьи Мавридесов. Именно на нем сосредоточились все семейные обиды и негодование. Паоло, конечно, проболтался, но Линдсей и без этого разобрался в ситуации.
