Нокс вошел в дом Хейла и направился прямиком в кабинет. Все четыре капитана были там, ждали, и это сразу усилило его тревогу.
– Отлично, – сказал Хейл, когда Нокс закрыл дверь кабинета. – Я как раз собирался дать прослушать кое-что остальным.
На столе лежал цифровой магнитофон.
Хейл включил его.
– Шерли, мой брак долгое время был проблемой. Ты это знаешь.
– Ты первая леди этой страны. О разводе не может быть и речи.
– Но может пойти речь, когда мы покинем Белый дом. Остается всего полтора года.
– Полин, ты соображаешь, что говоришь? Ты хорошо подумала?
– Я больше почти ни о чем не думаю. Дэнни занимал должности на протяжении почти всей нашей семейной жизни. Это отвлекало нас обоих, ни он, ни я не хотели смотреть в лицо действительности. Через двадцать месяцев его карьере придет конец. Останемся только он и я. Нас ничто не будет отвлекать. Не думаю, что смогу это вынести.
– На тебя действует другая связь. Верно?
– Ты говоришь так, будто в ней есть что-то непристойное.
– Она сбивает тебя с толку.
– Нет. Наоборот, он проясняет мое сознание. Впервые за много лет я способна видеть. Думать. Чувствовать.
– Он в курсе, что мы говорим об этом?
– Я сказала ему.
Хейл выключил магнитофон.
– Похоже, у первой леди Соединенных Штатов есть любовник.
– Как ты сделал эту запись? – спросил Суркоф.
– Около года назад я завел любовницу, надеясь получить через нее ценные сведения. – Хейл сделал паузу. – И оказался прав.
Нокс копался в прошлом Шерли Кэйзер и знал о ее давней дружбе с Полин Дэниелс. К счастью, Кэйзер оказалась общительной, привлекательной, свободной. Было устроено якобы случайное знакомство, завязался роман. Но ни он, ни Хейл не знали о глубокой пропасти в семейной жизни Дэниелсов. Это оказалось дополнительным плюсом.
– Почему ты не сказал нам, что делаешь? – спросил Когберн.
– Тут все просто, Чарльз, – сказал Болтон. – Он хотел быть нашим спасителем, чтобы мы оказались перед ним в долгу.
Недалеко от истины, подумал Нокс.
– Ты принижаешь нас, – сказал Болтон, – тем, что действуешь в одиночку. Притом уже давно.
– С той разницей, что мои действия были рассчитанными и тайными. Ваши – глупыми и открытыми.
Болтон бросился к Хейлу, сжав кулаки. Хейл сунул правую руку во внутренний карман и достал пистолет, которым воспользовался для прекращения страданий осужденного.
Болтон остановился.
Оба свирепо глядели друг на друга.
Когберн и Суркоф стояли молча.
Нокс был счастлив. Они снова дерутся между собой, что отвлекает их от него. Но это лишь подтверждало тот вывод, который он сделал до сотрудничества с НРА. Эти люди не спасутся от тех волн, что скоро захлестнут их палубы. Слишком много конфликтов, слишком много самолюбия, слишком мало сотрудничества.
– Квентин, еще будет время, – сказал Болтон.
– И что ты сделаешь? Убьешь меня?
– Я бы с удовольствием.
– Ты найдешь, что убить меня куда труднее, чем любого президента.
* * *
Уайетт примчался в Монтичелло. Сто двадцать миль от Вашингтона он проехал меньше чем за два часа и поставил машину на обсаженной деревьями автостоянке, рядом с привлекательным комплексом невысоких зданий, именуемых Гостевой центр Томаса Джефферсона и Учебный центр Смита. Очертания крыш повторяли контуры примыкающего холма, деревянные стены естественно входили в окружающий лес и вмещали в себя кафе, магазин подарков, театр, классные комнаты и выставочный зал.
Карбонель оказалась права. Он не мог позволить Малоуну преуспеть. Он заманил своего врага в Нью-Йорк, чтобы подвергнуть его опасности, может быть, даже уничтожить, а не предоставлять ему еще одну возможность добиться успеха.
Карбонель была права и в другом.
Она нужна ему. По крайней мере, на краткий срок.
Она предоставила полезные сведения о Монтичелло, в том числе о расположении усадьбы и системе охранной сигнализации, а также карту дорог, ведущих туда и оттуда. Выйдя из машины, Уайетт поднялся по лестнице во внутренний двор с рожковыми деревьями. Нашел кассовый зал и купил билет на первую экскурсию, до нее оставалось менее двадцати минут. Особняк открывался в девять.
Уайетт стал прогуливаться, читать афиши. Узнал, что Джефферсон сорок лет работал над этим поместьем, назвал его Монтичелло – по-итальянски «холмик» – и создал то, что в конце концов назвал своим «этюдом в архитектуре».
