Вокруг смеялись, галдели. Подходил Дуля:
— Англичанин, дай рупь. Отдам два.
Они, оказывается, все знали о нем.
Гасла красная кнопка, расходились дверцы лифта. Свидание обрывалось. И Костя мучительно, сгорая от нетерпения, ждал следующего.
Так продолжалось уже третий месяц. Иногда Лены не оказывалось в компании Мухи. Костя начинал терзаться: заболела? Переехала в другой город? Умерла? Но Лена Макарова опять появлялась в подъезде или под старой липой. Костя заметил: она за все время не сказала ни единой фразы, ни одной репликой не оскорбила его. И не смеялась, когда смеялись над ним остальные.
Теперь стоило только Косте закрыть глаза — и он видел ее перед собой: легкая, с гибкими движениями, сверкающими глазами, слегка впалые щеки, тонкий нос, припухлые губы, родинка на правом виске. Везде, где бы Костя ни был, что бы ни делал, думал он только о ней — неотвязно, томительно, нежно. Она стала приходить в его сны, и прежние тяжкие сны Кости, наполненные желанием, бесстыдством, картинами, от которых он, проснувшись, приходил в ужас, стали другими: желание осталось, но Лена внесла в эти, как правило, цветные сны нежность, благородство, порыв — физическое влечение облагородилось его любовью к ней.
Костя чувствовал: больше так не может оставаться, что-то должно произойти, случиться... Но одно он знал точно: он не может подойти к ней, заговорить, написать письмо, назначить свидание. Почему? Ответа на этот вопрос не было...
...Костя Пчелкин через сумрачную арку вошел в свой двор.
Теперь двор был другим: в нем начиналась вечерняя жизнь. Горело несколько фонарей; светилось множество окон; гремела музыка — проигрыватели, магнитофоны, радиолы были выставлены на подоконники. В музыкальной какофонии господствовала песня — женский голос, сопровождаемый джазом, с напором повторял припев: «А он мне нравится, нравится, нравится...»
Это была старая, давно вышедшая из моды песня, но почему-то Костя, возвращаясь домой поздно, слышал именно ее.
Сидели на скамейках пары; над грубо сколоченным столом горела яркая лампочка, мужчины средних лет стучали по неотесанным доскам костяшками домино; другая компания таких же граждан, тесно стоя возле бачков для мусора, раскупоривала большие темные бутылки с «бормотухой», и там уже шел громкий разговор о футболе. Носились дети, слышался смех; двор пах молодой листвой и разогретыми ужинами.
Костя шел к своему подъезду.
«...А он мне нравится, нравится, нравится!» — надрывалась певица.
Впереди была старая липа, и тут они ждали его.
Костя увидел: Лена была с ними, сейчас он встретит ее взгляд.
Костя замедлил шаг. Их было человек семь: Муха, Дуля, рыжий парень, еще в прошлом году промчавшийся мимо Кости на красном мотоцикле. Худого парня, который прислонился к стволу липы, кажется, называют Жгутом. Имен других Костя не знал.
Муха, сидя на ящике, пощипывал струны гитары.
Лена стояла рядом с ним. Джинсы и легкий белый свитер подчеркивали стройность ее фигуры, каштановые волосы была рассыпаны по плечам.
Лена смотрела на Костю.
Их взгляды встретились.
«Я люблю тебя! Я люблю тебя!..» — стучало Костино сердце.
Еще несколько шагов, и свидание оборвется.
Костя проходил мимо своих преследователей.
Смолкли голоса, перестала бренчать гитара.
— Господа! — глумясь, сказал Муха.— Прошу любить и жаловать. Великий скрипач Константин Пчелкин собственной персоной!
— Интеллигент вшивый! — крикнул кто-то.
— Шпрот занюханный! — добавил Дуля.
Все засмеялись. Не смеялась только Лена.
— Маэстро,— сказал Муха — Не поднести ли вашу скрипочку?
Еще три шага, и он перестанет видеть Лену...
И вдруг!
Нежно, волшебно, немного капризно прозвучал ее голос:
— Оставьте вы его в покое! Хорошенький мальчик.
Они смотрели друг на друга. Лена улыбнулась ему.
Стало тихо под старой липой. Невыносимо тихо...
— Смотрите! — разрушил тишину Муха, и в голосе его прозвучало удивление.— Да тут, кажется, чуйства! — Он встал с ящика.— Ты это, Леночка, брось. Или меня разлюбила? — Муха внезапно притянул Лену к себе за плечи.— Демонстрирую поцелуй!
— Отстань! Отстань! Ненормальный! — закричала Лена, вырываясь из рук Мухи.
