— Если бы вы мне только сказали! Я мог всё испортить, потому что шёл по тому же пути.
Осторожно снимая с головы седой парик, он заметил:
— Я знаю о вашем расследовании, Уотсон, поскольку наблюдал за вами на Макколи-стрит.
— Но я вас ни разу не видел.
— Разумеется, нет. Тем не менее, Уотсон, вы можете гордиться тем, как выстроили цепочку своих умозаключений. В свете той информации, которую я собрал этим утром, можно сказать, что ваше расследование не причинило вреда. Стэплтон удрал задолго до того, как мы напали на его след. Без сомнения, оставив меня на милость огня, он отправился в другое убежище. Это хитрый и осторожный субъект, ничего не делающий наудачу.
— А что будет с мисс Лидгейт?
— Не сомневаюсь, как только она узнает, что Стэплтон исчез навсегда, мисс Лидгейт снова появится в меблированных комнатах. Я организовал наблюдение за этим местом.
— Полиция будет следить за домом?
Холмс рассмеялся.
— Боже правый, ну конечно же нет. Гораздо более надёжные силы — нерегулярные войска с Бейкер-стрит.[10] Я просил организовать всё юного Уоткинса. Меня немедленно известят о возвращении нашей леди на Макколи-стрит.
— А если она не вернётся?
— Тогда потребуется дальнейшее расследование; но очевидно, Стэплтону она больше не нужна, и, следовательно, ей нечего его бояться.
— А как же вы? Он снова будет покушаться на вашу жизнь?
— Без сомнения. Его разум — жестокая расчётливая машина, а склонность к безумию лишь усиливает его фанатизм. Он одержим двумя маниями — уничтожить меня и стать хозяином Баскервиль-холла. Повинуясь своей извращённой логике, он считает, что второе явится следствием первого. Стэплтон не успокоится, пока я не стану покойником.
Окончательно вернув себе прежний облик, Холмс подошёл к каминной доске, взял конверт и вручил его мне.
— Я нашёл это на коврике перед дверью, когда вернулся утром, — сказал он, беря трубку.
Я открыл конверт, адресованный Холмсу. Он был пустым.
— Похоже, там ничего нет.
— Подставьте ладонь и постучите по конверту.
Я послушался, и мне на ладонь выпал маленький чёрный предмет. Это была дохлая муха.
— Что бы это значило? — изумился я.
Холмс зажёг трубку, бросил спичку в огонь и только потом ответил на мой вопрос.
— Это значит, Стэплтон знает, что я жив, — небрежно заметил он. — Он предупреждает, что игра продолжается — игра в паука и муху.
— Этот человек — дьявол…
— Притом очень упорный дьявол. Но мы одолеем его, Уотсон. Не сомневайтесь — наш паук запутается в собственной паутине, это лишь вопрос времени. А теперь, полагаю, нам обоим следует немного подкрепиться. У нас была утомительная и напряжённая ночь. К тому же по свежим повязкам видно, что ожоги всё ещё вас беспокоят. Я полагаю, что один из великолепных завтраков миссис Хадсон поможет справиться с вашими хворями и подготовит нас обоих к свершениям этого дня.
Откинувшись в кресле, он улыбнулся и продолжал с довольным видом пыхтеть трубкой.
Через полчаса мы с Холмсом жадно принялись за завтрак. У Холмса было двойственное отношение к еде. Часто в процессе какого-нибудь запутанного дела, требующего напряжения всех сил, он мог отказаться от регулярного приёма пищи, рассматривая её лишь как топливо для поддержания организма в рабочем состоянии. В таких случаях у него, казалось, пропадало чувство вкуса, ибо я наблюдал, как, с головой погрузившись в очередное расследование, он приправляет мясо или рыбу мёдом для увеличения их энергетической ценности. В то утро, однако, он с явным удовольствием поглощал классическую ветчину с яйцами.
— На миссис Хадсон всегда можно положиться по части организации пиршества, — произнёс он удовлетворённо, вставая из-за стола и усаживаясь у камина. — Ах, Уотсон, боюсь, нам придётся отказаться от послеобеденной трубки. По лестнице поднимается посетитель.
Я считаю, что у меня превосходный слух, но никакого шума, который указывал бы на появление посетителя, я не слышал. Однако через несколько мгновений действительно послышался осторожный стук в дверь.
— Входите, Лестрейд, — воскликнул Холмс.
На пороге появился полицейский из Скотленд-Ярда с котелком в руке. Его крысиная физиономия выражала смущение.
