Потом свое слово сказал и Лестрейд:
– В начале сегодняшнего вечера я какими только словами вас не поминал, мистер Холмс. А вы, надо же, опять вышли победителем.
Холмс улыбнулся Лестрейду, тепло и дружественно.
Через несколько минут мы с Холмсом остались вдвоем в своей квартире на Бейкер-стрит. Он выколотил трубку в камин, положил на каминную полку. Отодвинув занавеску, выглянул на улицу, поднял глаза к небу.
– Заря занимается, Уотсон. На востоке проглянул свет. Вы как, обойдетесь без сна еще несколько часов? Прежде чем закрывать это дело, осталось дописать последнюю главу.
Минут через пятнадцать мы вышли из дома на объятую тишиной Бейкер-стрит. По небу уже разливался румянец зари.
– Кэбы в такую рань редкость. Боюсь, придется прогуляться до Оксфорд-стрит, там нам, может, и повезет, – сказал Холмс, беря меня под руку.
Его предсказание сбылось. Мы почти дошагали до Мраморной арки, и только там нам попался свободный экипаж.
– Поездка предстоит дальняя и выгодная, – заявил Холмс сонному кэбмену, доставая из кармана пригоршню соверенов.
Завидев золотые монеты, возница встрепенулся. Одной рукой учтиво дотронулся до своего потертого цилиндра.
– Куда едем, сэр?
– В Кент, в окрестности Бекнема.
– Ого!
– Согласны?
Кэбмен покосился на монеты, которые Холмс по-прежнему держал на виду.
– Поехали, сэр.
– Это нельзя назвать неопровержимым дедуктивным выводом, – объяснил Холмс, когда мы тронулись в путь. – Однако теория моя основана на всех тех уликах, которые имеются в моем распоряжении, а также на том немногом, что я знаю о характере баронессы. Я много раз говорил вам, что никогда не гадаю, и в данном случае это тоже не догадка. Однако очень на нее похоже. – Он сухо усмехнулся.
– Так вы знаете, где находится баронесса?
Холмс пожал плечами.
– Поживем – увидим.
– А куда мы едем?
– За время моего краткого, но поучительного знакомства с баронессой я успел понять, что она холодная женщина, не способная к любви. В ее ледяном сердце нет места для сострадания, дружбы, симпатии, привязанности. Люди для нее пешки, которые она перемещает по доске, повинуясь единственно своей прихоти. Этот шантаж при помощи гигантской крысы доставлял ей удовольствие прежде всего тем, что давал возможность подчинить себе не просто группу людей, но все британское правительство и все население огромного города. Деньги, которые можно было из этого извлечь, не так уж много для нее значили. И все же, все же… даже в самом каменном сердце есть слабое место. Было одно существо, которое она любила, даже обожала, верно, Уотсон?
– Пантера!
– Пантера, ее любимая ручная пантера, которую она похоронила с любовью и со всеми почестями, с какими погребла бы собственное дитя. Пантера была диким опасным существом – как и сама баронесса. И ее баронесса любила.
– Так мы возвращаемся в Кресент-лодж.
– В Суррее.
Оказалось, что двери Кресент-лодж не заперты. Сжимая в руках револьверы, мы вошли в дом – шаги гулко отдавались в пустом коридоре.
– Кто-то здесь недавно побывал, – прошептал Холмс, указывая на следы влажной грязи на полу коридора. – И уж полиция бы точно не оставила дверь открытой после вчерашнего налета.
Мы продвигались по дому. Было ясно, что Холмс направляется в оранжерею. В здании стояла жутковатая тишина. Казалось, сам дом затаил дыхание. Единственным звуком, нарушавшим тишину, был шум наших шагов и шорох одежды. Когда мы дошли до дверей оранжереи, я заметил, что Холмс замялся – раньше с ним такого никогда не случалось. И я догадывался, в чем дело. Он прекрасно понимал, что, если баронесса там, ему снова придется сопротивляться ее непреодолимой силе, и даже сейчас у него не было уверенности, что он выйдет победителем. Потом, с мрачной решимостью на лице, он отворил дверь, и мы вошли.
В дальнем конце оранжереи, у окна, выходившего на лужайку, где была похоронена пантера, спиной к нам сидела женщина. При нашем появлении она не двинулась с места. Не пошевелилась и когда мы приблизились, продолжая смотреть на могилу огромной кошки.
Холмс мягко положил руку ей на плечо, и она медленно обернулась. Мы оба опешили: то была не баронесса. Собственно, я никогда раньше не видел эту женщину. Она была молода, лет двадцати пяти, со свежим цветом лица. В глазах Холмса мелькнули удивление и разочарование, но он сразу же овладел собой.
