Планировку «Матильды Бригс» он изучил довольно неплохо – ведь именно здесь, на борту, он впервые увидел баронессу Дюбейк; было это после того, как его похитили. На судно он попал, находясь под воздействием наркотиков, а потом его загипнотизировали. Он помнил, как сидел напротив баронессы в каюте, ум туманили изнеможение, боль, а потом еще и наркотики; тогда-то он и оказался в ее власти. Ее мелодичный голос и завораживающие темные глаза лишили его способности к сопротивлению. Она погрузила его в глубокий гипнотический транс. Отчужденность всегда была барьером, которым он отгораживался от мира чувств и человеческих взаимосвязей, и барьер этот пал под мощным натиском этой женщины. Он поддался ее наущениям – наущениям, которые стали его убеждениями. Привычная система ценностей пала. Его будто бы подвели к окну, открытому в мир, и показали новый дивный вид, исполненный свежих и ярких красок. Даже сейчас он содрогался, вспоминая об этом. Эта женщина одержала над ним победу, и не приди Уотсон с синьором Сальвини ему на помощь, он бы и по сей день оставался в ее власти. От одной этой мысли на лбу выступил холодный липкий пот. На миг голова поплыла, в мозгу закружились опасные, неоформленные мысли. Он чувствовал себя выздоравливающим, к которому внезапно вернулась прежняя болезнь. Неужели причина неожиданной слабости – то, что она опять где-то поблизости? Немыслимо! Он этого не позволит. Холмс нетвердым шагом подошел к лееру и принялся отчаянно хватать ртом холодный ночной воздух, изгоняя из головы все мысли о баронессе и о своей неудаче.
Потом он решительным шагом направился к трюму. Люк был зазывно открыт. Может, его уже ждут? Холмс крадучись спустился по узкому трапу и через двойную дверь вошел в трюм. Внутреннее пространство было освещено единственным фонарем, свисавшим с потолочной балки в дальнем конце тесного, неуютного помещения. В свете фонаря ему удалось разглядеть клетку. Он подошел ближе, задыхаясь от исходившей оттуда вони. Увидел и обитателей клетки, помет гигантской крысы. Клетка была набита крысятами, каждый размером с небольшую собаку. Они были крупнее крыс, которых он наблюдал в «Мосту мечтаний», – те, по всей видимости, были первым, пробным выводком. Этот же выводок оказался, так сказать, полновесным. Всего в клетке находилось с полдюжины зверьков, однако, всмотревшись, Холмс понял, что по большей части они лежат неподвижно, раззявив пасти в беззвучном крике. Те крысы, что еще оставались в сознании, корчились и повизгивали, медленно агонизируя, из глаз их сочилась слизь, а мерзкие тела были покрыты пустулами. Холмс понял: чума набросилась на ее переносчиков. Природа совершила очередной кульбит, и болезнь теперь уничтожала тех, кто ее распространял.
Несколько секунд Холмс стоял, завороженный этой сценой, будто сошедшей с полотна Иеронима Босха. Он в полной мере сознавал горькую иронию случившегося. Вмешательства не потребовалось – естественные силы разрушили планы баронессы, а вернее, пути ее пересеклись с потайными путями природы, которая, если жизни на Земле грозит уничтожение, всегда вступает в игру, дабы не дать живому исчезнуть. Гигантская крыса больше не грозит Лондону чумой; бедствие обрушилось на ту, что вынашивала чудовищный план. На ту или на тех – ведь и отвратительные твари, и страшная болезнь, переносчиками которой они являлись, были созданы искусственным путем, чтобы осуществить дерзкое преступное намерение. Однако творение преступников вышло из-под их контроля.
Шерлок Холмс стоял у клетки, в голове лихорадочно проносились все эти озарения, и он вдруг заметил, что смеется. Тело сотрясалось от внезапного приступа веселья. Он знал, что причина тому – усталость, звон в голове и внезапное облегчение, но другим источником этого смеха было острое сознание горького комизма ситуации.
Отрывистый, пронзительный смех отскакивал от стен трюма.
– Я был бы премного обязан, если бы вы поделились со мной причиной вашего веселья.
Резкий настойчивый голос раздался из угла трюма, оттуда, где висела масляная лампа. Услышав его, Холмс немедленно смолк, палец сам собою лег на спусковой крючок винтовки. Он узнал этот голос, хотя с обладателем его виделся лишь однажды.
