Холмс толкнул нашего пленника за порог и приказал сесть у огня, сам же он остался стоять.
– Мне нужно знать ответы на некоторые крайне важные вопросы, Гансон. Где находится ваша хозяйка, баронесса Дюбейк? И где гигантская крыса?
– Вы действительно думаете, что я прямо так вам все и выложу? – невыразительно откликнулся наш пленник. Голос его звучал будто голос какого-то автомата.
– Мне почему-то кажется, что нам удастся вас переубедить, – ответил Холмс, наводя на него револьвер.
Пленник безрадостно рассмеялся.
– Хотите – стреляйте. Если посмеете.
Я заметил во взгляде Холмса проблеск неуверенности. Я знал, что он не сможет, не станет хладнокровно стрелять в человека – ни чтобы убить, ни чтобы даже ранить. Это противоречило его нравственным принципам, в какой бы отчаянной ситуации мы ни находились.
– Не скажете добровольно, придется прибегнуть к иным средствам. Например, к гипнозу.
При этих словах нахальную улыбку будто стерло с физиономии Гансона. Он заерзал в кресле.
– Да что вы понимаете в гипнозе? – проговорил он, пытаясь придать словам издевательский оттенок.
– Достаточно.
– Тогда вам должно быть известно, что загипнотизированный никогда не откроет вам того, чего открывать не хочет.
– Разумеется. Если не ослабить его волю наркотиками.
– Наркотиками?
– Наркотиками.
Вид у моряка сделался совсем затравленный. Кто бы мог подумать, что Холмс с такой точностью отыщет его ахиллесову пяту – гипноз. Видимо, будучи приближенным баронессы, он знал о силе гипнотического воздействия. Тут до меня вдруг дошло: расширенные зрачки и монотонная речь, а также совершенно безразличное отношение к револьверу Холмса, возможно, свидетельствуют о том, что он уже находится под гипнотическим воздействием и в голову ему вложен приказ не сотрудничать с врагом. Я сразу же понял, что догадка моя верна. Гансон, собственно, был марионеткой в руках баронессы, она управляла им на расстоянии, точно автоматом.
– Не думаете же вы, что я поддамся на ваш шантаж? – рявкнул моряк с неожиданной, но явно напускной бравадой, я же заметил, что из-под его бакенбард по щекам побежали струйки пота. Ему было страшно.
Холмс равнодушно пожал плечами и передал револьвер мне.
– Присмотрите за нашим гостем, Уотсон, а я сделаю необходимые приготовления к «шантажу».
Он шагнул к столику с химикалиями, сбросил сюртук и склонился над батареей пузырьков, каждый из которых был снабжен ярлычком с надписью, сделанной его собственным четким почерком. На лице его читалась крайняя сосредоточенность.
– Концентрацию возьмем побольше, – пробормотал он себе под нос, доставая шприц для подкожных инъекций. – Это ускорит развитие событий и быстро сломит нежелание нашего друга откровенничать с нами.
Взяв пузырек с кокаином, он поднял повыше шприц – тонкая игла поблескивала в газовом свете – и встретился взглядом с нашим пленником.
– Как видите, это не просто шантаж. Скоро мы вытянем из вас всю правду.
При виде шприца моряк в отчаянии застонал, вцепившись в подлокотники кресла. А потом, без всякого предупреждения, вскочил, отбросив кресло назад. Глаза расширились от ужаса, будто у загнанного в ловушку животного.
– Осторожнее, Уотсон, – предупредил Холмс, ставя пузырек на стол и делая шаг вперед.
Будто в пьяном угаре, моряк отскочил к камину, а потом развернулся к нам лицом. Глядя на нас застывшими, немигающими глазами, он заговорил:
– Вы ничего не узнаете. От меня вы ничего не узнаете. – С этими словами он сунул руку в карман бушлата.
Мне показалось, что он сейчас выхватит спрятанное оружие, поэтому я выстрелил – пуля попала ему в плечо. На грубой ткани бушлата расплылось красное пятно, указывая на пулевое отверстие. Вскрикнув от боли, Гансон пошатнулся и взмахнул левой рукой, чтобы восстановить равновесие. Рука его задела каминную полку, с которой посыпались листы бумаги и мелкие предметы. В правой руке моряка оказалось не оружие, а белая таблетка. Метнув победоносный взгляд в мою сторону, он бросил ее в рот.
– Остановите его! – вскричал Холмс.
Он кинулся к пленнику и резким захватом, как в регби, повалил его на ковер. Потянулся к челюсти, раскрыл рот, лихорадочно пытаясь извлечь таблетку, но опоздал. Крупное тело Гансона уже билось в предсмертных конвульсиях. Через минуту он затих, жизнь покинула его.
