Беседу поддерживала всё больше средняя сестра, Александра. В младшей была какая-то молчаливая задумчивость, слегка грустная. Старшая, напротив, как бы желала сказать сразу слишком много, но молчала из-за некоторой угрюмости, присущей её натуре. Но даже эту особенность общество позже признало "очаровательной".
Расстались с канатными танцовщицами как с давними знакомыми. По дороге домой не переставали ими восхищаться и решили непременно встретиться как-нибудь ещё.
Правда, полного единодушия не было. Натали Зорницкая общих восторгов не разделяла и не могла понять, чем эти сёстры всем так понравились. Особенно удивляло её отношение Шарлотт Марсье, с которой они были подруги. Шарлотт, обычно такая сдержанная и осмотрительная в суждениях, всю дорогу без умолку болтала о Блохиных. Уж такая у них жизнь - и необыкновенная, и трагическая, и сами они такие замечательные...
Чтобы не огорчать подругу, Натали пока своего мнения напрямую не говорила. Но впечатление от знакомства у неё осталось тяжёлое, смутное. Из головы всё не шли глаза старшей сестры - бездонные, чернее самой тёмной ночи. Взгляд быстрый, жадный, полный какой-то недоброй страсти. В средней, вроде бы, ничего особенного... А Ирина, младшая? Что за невыносимая тоска съедает душу этой девушки? Что за печаль тяжёлым грузом давит её поникшие плечи?
Их улыбки, любезность, учтивость - всё одна только маска, насквозь лживая. Натали была в этом уверена, и удивлялась, как остальные ничего не замечают.
Даже княгиня, когда уже дома дочь высказала ей свои предположения, отмахнулась:
- Небось завидуешь, Наталья, что у самой-то глаза да волосы не черны?
Натали в ответ рассердилась:
- Было бы чему завидовать, маменька! Если моё мнение хотите - на этих сестёр и смотреть-то страшно. Уж такие бледные, будто вот-вот чувств лишатся!
Благоразумием княгиня Софья Михайловна отличалась всегда, здесь её не упрекнуть. Хотя своей симпатии к цирковым артисткам она не отрицала, в доме, который на курорте занимало семейство Зорницких, принимать их не спешила пока. А вот Анастаси Марсье, напротив, уже несколько раз звала к себе сестёр Блохиных.
Они, как рассказывала потом Шарлотт, приглашения на вечера принимали с радостью, в те дни, когда не выступали. Много беседовали, шутили и смеялись, особенно Александра. Но ни разу почему-то не остались на ужин, как их ни упрашивали. Всё говорили, питаться им, танцовщицам, нужно как-то по-особому.
Софье Михайловне вторую неделю подряд за вечерними чаепитиями казалось, что чего-то в её окружении не хватает, а чего - понять не могла. Какую-то мебель, что ли, прислуга без её ведома убрала с террасы?.. Потом княгиня сообразила всё-таки: не в мебели дело. Перестал заглядывать в гости Пётр Николаевич Нерящев, после похода в цирк как сквозь землю провалился. Софья Михайловна осведомилась о нём кое у кого из общих знакомых, но никто положительно ничего не слышал. "Не помер ли старик? - Думала княгиня. - Ну нет, если б помер, уж наверняка стало бы известно. Поди, уехать решил, никому не сказавшись - с него станется".
Офицер Заряжнев ещё недавно действительно всерьёз собирался сделать предложение Натали Зорницкой. Но стоило ему увидеть сестёр-канатоходок - точнее, старшую, Мари, как он тут же думать забыл об этом намерении. Один раз мелькнула мысль: вот ведь, не зря в тот вечер у Зорницких, когда впервые заговорили про цирк, хихикал многозначительно старикашка Нерящев, как в воду глядел... Мелькнула - и исчезла. Остались только мечтания, как бы встретиться с Мари с глазу на глаз, без остального "общества". Заряжнев долго раздумывал, сочтёт ли она за дерзость, если после представления явиться за кулисы и пригласить на свидание? Виделись-то всего однажды... Но в глубине души он был почти уверен, что артистка приглашение примет благосклонно. Об этом сказали как будто сами её глаза в ту, единственную встречу. Среди болтающей и галдящей толпы знакомых Мари, кажется, всех чаще смотрела на него... И этого взгляда никогда не забыть.
Наконец, офицер решился. Пожалел об одном: что проболтался о своём плане Серёже Зорницкому, брату Натали, который был ему вроде младшего приятеля. Или, лучше сказать, Серёжа гордо считал Заряжнева своим приятелем, тот же к нему относился как немного снисходительный покровитель.
