– Ну и что? Будете топтунами. Работы меньше и зарплата та же. Я посодействую.
2
Окружили.
Повели в камеру предварительного заточения, топая кирзовыми сапогами.
Усадили на нару. Дергали, будто ненароком, петуха, но Штрудель не отпускал, держал крепко.
Сказал человек в штатском:
– На вас поступила жалоба. Используете пищу не по назначению.
– Кто автор жалобы? – нагло спросил петух.
– Автор анонимен. За подписью – Зоркий.
– Знаю я этого Зоркого. Который на столбе, с никудышным зрением. Что он мог рассмотреть? Какую такую пищу?
Растерялись.
– Но вот же вы… Вот!
– Я не пища, – ответил гордо. – Перед вами кавалер ордена Золотого Гребешка Первой степени! Хотите международный конфликт? Вы его получите.
Призадумались, заерзали сапогами, но объявился некто под стойкий гуталинный призыв, вломился без стеснения в камеру:
– Вот я вас удивлю. Вот я вас потрясу. Озадачу для заполнения паузы.
– Удиви, – согласились. – Потряси, голубчик. Только без рукоприкладства.
Выкрикнул рубахой-парнем:
– Какие люди! Какие на наре человеки!.. – И доверительно, другом закадычным: – Пора, роднули, за ум взяться. Соответствовать нашей удивительной эпохе. Надо, роднули, кровь из носа. Из вашего носа.
– Мы соответствуем. Только по-своему.
– По-своему нам не требуется. Нам требуется по-нашему. – И с наскока: – Что можете сообщить о злокозненном Розенбойме?
Штрудель спросил:
– О Розенбойме, который занимается распространением сведений, порочащих государственный и общественный строй?
– Именно.
Ответил с достоинством:
– Среди наших знакомых нет ни одного Розенбойма, который бы распространял подобные сведения. Нет и быть не может.
Гуталинный прошипел ненавистно:
– Выкрутились, суки…
Осмотрел с небрежением:
– Контингент сырой. Бить долго нельзя. А впрочем… Брали паралитиков, брали эпилептиков, всякую брали хворь. Горбатому – одно лекарство. Оно же мера наказания.
Штрудель пригляделся:
– Мы где-то встречались?
– Где-то.
– Может, сидели на горшках? В детском саду?
– Может, и сидели.
– В одном классе учились?
– Может, и учились.
– Целовались с подружками?
– Не исключено.
– Ваша фамилия… Фамилия…
– Зовите меня Тут-как-тут. Который всегда на посту. С круговым зрением для бесперебойного досмотра. А пищу придется отдать, чтобы не отягчать положение.
– Это не по закону.
– Плохо вы их знаете.
Дергали петуха из рук, перья на пол опадали; Штрудель их перехватывал, втыкал обратно.
– Ну что ж, – решили. – Вот и доигрался. Привлекаем в понятые – присутствовать при обыске самого себя, подписаться под протоколом об изъятии неучтенного продукта питания.
Вскочил. Побежал по коридору с петухом в руках, ногой отпахнул дверь:
– Беззаконие!
Комната. Стол под сукном. Телефоны без счета. Тюрьмовед с лампасами.
Пыхтел. Потел. Вычерчивал кривые неуклонного роста увещевания, пресечения с усекновением за истекший период.
Бормотал под нос:
– Подслушано и прослежено… Выявлено и обыскано… Обуздано и огорожено…
Петух попёр напролом:
– Сорок минут под арестом, а нас не кормят! Где еда? Где ордер на задержание?..
Тюрьмовед даже не взглянул.
– Кто таков?
– Циллианус фон Вейсенфельд, вот кто!
Тот хохотнул:
– Еду им! Вейсенфельдам… Блинчики с мясом. Котлетки на пару. Тефтельки-фрикадельки…
Щеки налились помидорным отливом, словно по уши залитые коньяком. В голосе – обида пополам с омерзением:
– Пшли вон! Не у Проньки на свадьбе… – и вышвырнул в боковую дверь.
3
А там – охранники.
Там – референты.
Двурядкин с Трехрядкиным.
Так и стелятся:
– Располагайтесь…
– Угощайтесь…
– Вот вам блинчики с мясом…
– Вот вам котлетки на пару…
– Тефтельки-фрикадельки...
– А где Пронька? – возмутился петух. – Без Проньки мы не согласны.
Засуетились:
– Будет…
– Будет вам Пронька…
– За нею послано…
– А пока что…
Повернулись к двери. Вытянулись в струнку.
В комнату вошла Неповторимая Отрада Вселенной, повелела негромко:
– Все вон.
И остались они втроем.
Вкусная еда. Ненавязчивые речи. Очаровательные любезности.
Назовем его Благодушный. Конечно, Благодушный, – как же иначе? Благосклонен и милостив. Вкрадчив и уклончив.
– Буду откровенен, ибо разгласить беседу вам не удастся. Это, надеюсь, понятно?
Вздохнули:
