Возгласил зычно:
– Нефролепис – птерис – хамеропсис – трахикарпус… Маршрут меняется.
Вагон подпрыгнул, словно наскочил на камень, сошел с рельсов, и они покатили по асфальту без посторонней помощи.
Пассажиры привстали от изумления.
Лица вытянулись до пуговиц на рубашках.
Испуг обуял на недозволенном пути.
А трамвай уже свернул на перекрестке. Затем на другом. Оставил позади город, прошелестел неспешно по тихим деревенским проулкам, мимо герани на подоконниках, настурций на клумбах, наливной ягоды в садах.
Выкатился в луговые просторы.
Мимо нескошенных трав, созревающих хлебов, конопли и гороха, кашки с лютиками по обочине.
Остановились.
Набрали полные пригоршни стручков.
Лущили их. Поедали сладкие горошины. Катили дальше через березовые рощи, с интересом поглядывали по сторонам, а стрелки на развилках указывали: "До Швеции не доехать", "Во Францию не попасть", "Испания – и не заикайтесь", "Канарские острова – сгинете на границе".
Провизор, который не в своем уме, поинтересовался несмело:
– Не подскажете ли, куда направляемся? И сколько доплатить за билет?..
Петух сообщил:
– В Индию. А может, на Суматру. Или в Мозамбик, напротив Мадагаскара. Проезд – бесплатно.
Забоялись:
– Поближе нельзя? Нам бы к реке, босиком, на травку…
– Можно и босиком. Нефролепис – птерис…
Трамвай встал.
Двери распахнулись призывно.
Ветерок проник внутрь, ласково поворошил волосы.
Пассажиры ступили на землю. Шагнули несмело шажок, за ним другой. Потянулись с хрустом, онемелые за жизнь. Изумленно переглянулись.
– Почва… – подивились. – Не асфальт…
– Трава… – подивились. – Не булыжник…
– Дымка – не выхлопы из глушителя…
Неяркий луч пробился сквозь облако, скользнул по воде, и река отозвалась, как от щекотки, смешливыми переливами восторга.
Глаза у пассажиров заблистали.
Лица просветились.
Морщины разгладились.
Даже Сиплый захлюпал от волнения. Сохлый захлюпал.
Как трогательно, как чудесно!..
Уселись на траву, сняли обувь с носками, пошевелили на приволье сплюснутыми пальцами, остужая на ветерке. А водитель заскреб ногтями землю, прослезился от нежданных чувств:
– Неужто?.. Неужто не во снах? Когда разбирал рельсы на пути, чтобы сойти с колеи, не крутиться больше по постылому маршруту…
Почтальон тоже прослезился:
– А я-то, я… В грезах-мечтаниях… Пробраться ночью в почтовое отделение, пометить на ящике для посылок – Манагуа, Занзибар, Мальдивские острова. Залезть в ящик, захлопнуть изнутри – пусть отправляют по назначению…
Петух омочил ноги в реке, втянул клювом пару глотков.
– Закрой глаза, Штрудель. Вслушайся в журчание воды по камушкам. Представь себя оленем, лисицей, енотом на водопое.
Штрудель лежал на спине в дреме-довольстве. Веки тяжелели. Глаза смежались. Разум туманился. Голова никла.
– Мне хорошо. Просто хорошо под это журчание. Больше ничего не надо…
– Вот тебе, Штрудель, логическое построение. Для зверя сгодится и для человека. Во мраке. В безлунную ночь. "То, что производит шум, движется. То, что движется, не замерзло. То, что не замерзло, находится в жидком состоянии. То, что жидко, не выдержит моей тяжести".
– Это ты придумал?
– Это не я. К сожалению.
– Знаешь… – признался Штрудель. – Никогда не жил без натуги. Вот так, под журчание. Даже в детстве, когда слушал мамину сказку. А тут, а теперь…
Отставной вояка, малоумный отроду, сплетал венок из ромашек.
Почтальон без царя в голове безмятежно покусывал соломинку.
Скульптор-гробовщик, помешательство которого вопиет к небу, дудел в сопелку из бузины, наслаждался звуками.
Сиплый и Сохлый плескались на мелком месте, брызгали водой друг на друга, застенчиво похохатывали.
– Выхожу на позицию, – повторял в умилении Сиплый, – веду наблюдение. Первый этаж, окно нараспашку, а они распаляют без одежд-приличий...
– Адресок не дашь?.. – в умилении повторял Сохлый.
Штрудель глядел на них с симпатией. Петух бормотал свое, оглядывая всеобщее довольство:
– "Не лишено вероятности, что отдельное лицо, при неких необычайных и весьма благоприятных условиях, может быть счастливым".
А голоса уже рвались из заточения…
Звонкие, ликующие…
Восторг небывалый...
Воспарение неизведанное…
