– Не слушайте его. Освобождение близко. Оно за углом.
– Не вмешивайся в естественный исторический процесс, – прошипел петух и ткнул в ногу клювом. – Кому сказано!
Но юродивый уже поверил Штруделю. Прижал книгу к груди, воскликнул в восторге:
– Я знал! Верил в страну за углом! В ее благородные идеалы! И вот же… Вот… Вы оттуда?
Кавалер ордена Золотого Гребешка ответил с присущей ему уклончивостью:
– Мы отовсюду.
– Подробности! Умоляю в нетерпении!..
Петух скривился в небрежении:
– Будут тебе подробности.
Забубнил по необходимости:
– Утопия, остров вольности. Где города обширные и великолепные, числом пятьдесят четыре. Где обитают народы, послушные законам; блага принадлежат всем на том острове, и каждый пользуется ими по потребностям. Там рабочий день – шесть часов телесных усилий, остальное время для утонченных бесед, вольных занятий науками и искусствами, – в этом, по их мнению, заключается счастье жизни.
А юродивый – с беспокойством:
– Шипит ли страх в уши? На том острове?
– Не шипит, – ответил петух. – Жизнь без страхов, смерть без мучений. Ибо миновало время задержаний с усекновениями.
– Тупость, наглость, торжествующая бездарность, – что с этим?
– Нет этого. Не наблюдается. Некогда грубый и дикий, тот народ превосходит других по культуре и образованности.
– С какого возраста допускается свое суждение иметь? На том острове? С семидесяти, с девяноста лет?
– В любом возрасте не возбраняется. Хоть полезай на крышу, кричи, что пожелаешь.
– Правитель! Каков там правитель? Не в ненасытстве ли алчном?.. Говорите! Не мучайте!
– Правитель у них строгих правил, с просвещенным умом, – сообщил петух. – Человек благородной скромности, с голосом негромким, речью неспешной, в неусыпных заботах о разумном устройстве общества и наилучшем состоянии жителей. А также в мире с сопредельными народами.
– Вы там бывали?
– И не раз. Народ тот свободен. Государство процветает.
Юродивый рухнул в кресло, сгорбился, зашептал с надрывом:
– Что я могу сказать на это? Что?.. Разве словами Томаса Мора: «Я более желаю этого, нежели ожидаю»… Уходите. Пожалуйста. Буду горевать в мечтаниях…
4
Они оказались на улице, и петух промолвил:
– «Нет ничего приятнее, чем выдумывать иные миры. Забываешь, до чего непригляден мир, в котором ты обитаешь».
Штрудель насупился:
– Откуда ты взялся, такой образованный?
– Книги надо читать, – укорил кавалер ордена Золотого Гребешка.
– И всё же?
– Отвечу. С присущей петухам прямотой. Изучал свободные искусства в Тюбингенском университете. Грамматику, риторику с диалектикой. А также основы стихосложения и способы врачевания.
– Нет такого университета! – запальчиво возразил Штрудель.
– Для тебя нет, а для меня есть. Который основал Эберхардт Бородатый, сын Мехтильды, в пятнадцатом веке.
Пошли дальше по городу.
Следом шагали Сиплый и Сохлый, беседовали о своем.
Через две-три улицы Штрудель полюбопытствовал:
– Этот остров… На самом ли деле?
– Я так отвечу, – отозвался петух. – Приговором суда над Томасом Мором. «Влачить по земле через лондонское Сити, повесить, чтобы замучился до полусмерти, снять с петли, пока еще не умер, отрезать половые органы, вспороть живот, вырвать и сжечь внутренности. Затем четвертовать и прибить по одной четверти тела над четырьмя воротами Сити, а голову выставить на Лондонском мосту». Альбион, 1535 год.
– Не может быть! – вскричал Штрудель. – Парламент и университеты… Five o’clock и подстриженные газоны... Ты – жалкий клеветник!
Петух вздохнул:
– Генрих VIII дозволил обойтись без мучительства, и Томас Мор сказал палачу: «Шея у меня коротка. Целься хорошенько, чтобы не осрамиться».
Добавил не сразу:
– О нем говорили: «Умер, смеясь».
– Так что же? – потерянно спросил Штрудель. – Везде одинаково? Во все времена?
– Везде и во все. С единой разницей. Одни процветают, несмотря на это, другие загнивают благодаря этому.
Штрудель удивился:
– Неплохо сказано. Кто бы ожидал подобного? Петушонок, а туда же!
– Так, – решил тот. – Над нами издеваются.
Распушил хвост. Потребовал сурово:
– Возьми слово обратно.
– Как же его взять? Вылетело – не поймаешь.
– Нефролепис – птерис…
