Вайс просиял и сказал с искренней благодарностью:
— Я очень признателен вам, господин Шварцкопф, и вам, господин оберштурмбаннфюрер. Но если вы так добры, у меня маленькая просьба. — Щелкнул каблуками и склонил голову перед Вилли Шварцкопфом. Произнес с просительной улыбкой: — У меня есть возможность получить место в гараже Айнвандерерцентральштелле. Ваше благожелательное слово могло бы иметь решающее для моей карьеры значение.
Вилли Шварцкопф поднял брови, туповато осведомился:
— Ты хочешь служить там шофером?
Вайс еще раз почтительно наклонил голову.
Вилли Шварцкопф взял телефонную трубку, назвал номер, сказал:
— Говорит оберштурмбаннфюрер Шварцкопф. — Вопросительно взглянул на племянника. — Как его зовут? — Повторил в трубку: — Иоганн Вайс. Он будет работать у вас шофером… Да… Нет. Только шофером. — Бросил трубку, взглянул на часы.
Вайс понял, поблагодарил и дядю и племянника. У двери Генрих сунул ему в карман конверт с деньгами, пожал вяло руку, пожелал успеха. Дверь захлопнулась.
Вот и кончено с Генрихом, и все оказалось бесплодным — все, на что истрачено столько душевных сил, с чем связывалось столько далеко идущих планов. Есть ли здесь вина самого Вайса? И в чем она? Не разгадал душевной черствости Генриха? Был недостаточно напорист, недостаточно настойчив, чтобы занять место его доверенного наперсника? Недооценил влияние Функа, а потом и Вилли Шварцкопфа? Полагал, что пробуждающиеся симпатии Генриха к фашизму не столь быстро погасят его юношескую пылкость, его, казалось бы, искреннюю привязанность к товарищу?
Вайс понимал, что допустил не только служебную ошибку, которая, возможно, отразится на всей операции, но человечески ошибся, и эта ошибка оставит след в его душе. Как бы там ни было, а Генрих ему нравился своей искренностью, доверчивым отношением к людям, хотя эта доверчивость легко подчинялась любой грубой воле извне. Подъем чувств легко сменялся у него подавленностью, кротость переходила в наглость, он раскаивался, мучился, искренне презирал себя за дурные поступки, метался в поисках цели жизни. Вот эта порывистость, смятенность, недовольство собой и казались Иоганну человечески ценными в Генрихе, и он радовался, когда видел, что его осторожное влияние иногда сказывается в поступках и мыслях Генриха. Это привязывало Иоганна к молодому Шварцкопфу, и из объекта, на которого Вайс делал ставку, Генрих как-то постепенно превращался в его спутника. Если с ним и нельзя было делиться сокровенными мыслями, то, во всяком случае, можно было не испытывать чувства одиночества.
И вот все, что медленно, терпеливо подготавливал Иоганн, что составляло главное в разработке его замысла, оборвалось.
На другое утро Иоганн снова отправился на центральный переселенческий пункт.
Шульц встретил его одобрительным смешком.
— А ты не такой уж простофиля, каким тебя посчитал господин оберштурмбаннфюрер, — сказал он, похлопывая Иоганна по плечу. — Оказывается, ты знаком с оберштурмбаннфюрером Шварцкопфом?
— Что вы, — удивился Вайс, — откуда я могу быть знаком с таким лицом! Но я работал у его брата, Рудольфа Шварцкопфа, и сын господина Шварцкопфа рекомендовал меня господину оберштурмбаннфюреру.
— Хорошо, — благосклонно сказал Шульц. — Я прикажу взять тебя в наш гараж. Но кому ты этим обязан? Надеюсь, всегда будешь помнить?
— Весь в вашем распоряжении. — Вайс вскочил, щелкнул каблуками, вытянув руки по швам.
В этот день Вайс прошел процедуру оформления на службу в Айнвандерерцентральштелле.
Комнату Иоганн получил в квартире фрау Дитмар, и не дорого. Вероятно, хозяйку подкупила кротость, с какой он принял ее неукоснительное правило:
— Никаких женщин!
Иоганн потупился и так целомудренно смутился, что хозяйка, фрау Дитмар, сжалившись, милостиво разъяснила:
— Во всяком случае, не в моем доме.
Иоганн пробормотал сконфуженно:
— Я молод, мадам, и не собираюсь жениться.
— Убирать свою комнату вы должны сами!
— Госпожа Дитмар, моя покойная тетя поручала мне заботы по дому, и, право… Вы убедитесь…
— Почему тетя?
— Я сирота, мадам.
— О! — воскликнула милостиво фрау Дитмар. — Бедный мальчик! — И, расчувствовавшись, предложила Иоганну кофе в крохотной кухне, блистающей такой чистотой, какая бывает только в операционной.
