Худенькая, ростом не выше парней, учительница была совсем не похожа на деревенскую пенсионерку. В синем спортивном костюме, в кедах, на голове — прическа-завивка. Только морщинистая шея, узловатые натруженные пальцы, да еще беловатые, будто уставшие глаза, что вопросительно-строго уставились на парней, выдавали, сколько этой женщине на самом деле лет.
В меньшей доме, где стояли на пороге ребята, было чисто, светло и пахло почему-то больницей. Завешенная занавесками печь, побеленные стены, выскобленный пол. Из мебели-только тумбочка, стол около широкого окна и три табуретки. Над столом — два черно-белые портреты, Ленина и Машерова.
Не приглашая ребят, учительница присела сама, подперла голову кулачками.
— Я слушаю вас, — сказала строгим и вместе с тем приятным, как умеют только учителя, голосом.
Чэсю вдруг показалось, что его вызывали к доске, а он совсем не знает урока. Тряхнул головой, чтобы прогнать эту иллюзию, набрался решимости:
— Нам сказали… вы можете помочь по истории…
Учительница удивленно захлопала в ладоши:
— Я? По истории? Вот действительно история… Десять лет никому не нужно было — а тут… А в школе вам не могут помочь по истории?
— Там только шкаф, — почему-то виновато сказал Чэсь. — А в шкафу — тонкая папка.
— Значит, дожили. «Перестроились». Теперь и Ирина Леонидовна понадобилось. Конечно, при Ирине Леонидовне был не шкаф с папочкой, а такой краеведческий уголок, что даже из Минска люди приезжали, хвалили… Конечно, сейчас вам нужно к Ирине Леонидовне!
— А где живет эта Ирина Леонидовна? — ляпнул вдруг Дмитрок.
Чэсь аж закашлялся. Учительница сузила глаза:
— Не поняла.
Дмитрок наивно повторил:
— Ну, эта Ирина Леонидовна, о которой вы все время упоминаете, где она живет?
— Ирина Леонидовна — это я, — ледяным голосом ответила учительница.
Так все испортить! У Чэся чесались кулаки. Сейчас ему хотелось только одного: поскорее выйти на улицу и сорвать злость на Дмитроке.
А тот, как ни в чем не бывало, вежливо поправился:
— Простите, Ирина Леонидовна. Я не местный и не знаю здешних учителей.
Ребята собрались выходить.
— Подождите, — смягчилась учительница. — Вы даже не сказали, что вы хотели.
— Копию бересты, найденную при раскопках, — сказал Чэсь. И, спохватившись, добавил: — Не навсегда, только посмотреть!
— Так я и знала! — воскликнула учительница. — Историей у нас начинают интересоваться только тогда, когда из этого можно иметь какую-то выгоду, когда деньгами пахнет. И что за времена такие настали? Почти сорок лет я учила детей, а теперь, может, вы, молодые люди, объясните мне: что происходит в мире?
«Молодые люди» не знали. Они молча стояли у порога. Ирина Леонидовна поднялась, распахнула дверь в другую, большую половину дома:
— Прошу вас.
Ребята зашли и ахнули. Они как будто попали в музей.
Вдоль всей глухой стены тянулись полки, заставленные и заваленные самым разным добром. На одной полке — посуда из потемневшей глины, горшка, миски, кувшины, целые и разбитые, и даже просто черепки… На второй-камешки, маленькие и большие, гладко-круглые и притупленные, серые, белые, желтые, голубые, с сверкающими нитями на разломах… На третьей полке — сохнущие пучки различных цветов, трав, листьев… Теперь ребята поняли, откуда в доме этот запах больницы.
На весь простенок, от окна к окну, красовалась карта Беларуси. Все шесть областей были раскрашены каждая в свой цвет.
Учительница подошла к полке с книгами, вытащила между книг какую-то толстую тетрадь. Полистала ее, потом вдруг схватила за «корешок» и потрясла. Из тетради вылетел лист бумаги и, медленно кружась, начал опускаться на пол. Учительница ловко подхватила его еще в воздухе.
— Вот ваша копия бересты. Возьмите. И не думайте плохого об Ирине Леонидовне…
Неужели все так просто? Чэсь осторожно, словно лист мог рассыпаться, взял его и сразу впился в него глазами:
