— Ну и? — поинтересовалась она. — Как там наши черные ящички? Получится обратить в золото все, чего ни коснешься?
— А никак, — неловко хохотнул один из инженеров. — Ни черта они, такое впечатление, вообще не делают — гудят только.
— А я-то считала, — произнесла Баск, обращаясь только ко мне и делая вид, будто про Хааста и думать забыла, — что для всяких магических штучек достаточно мелового круга и дохлого цыпленка.
Ну, на самый худой конец, оргонной коробки.
— Зачем же так, — насупившись, произнес Хааст. — Сами увидите, на что они способны, когда придет время. Точно так же потешались над Исааком Ньютоном, потому что он изучал астрологию. И знаете, что он им сказал? Он сказал: «Господа, я ее изучал, а вы нет».
— Ньютон, как почти все гении, был псих. Гению безумие к лицу; но вам-то зачем понадобилось тащиться за своим неврозом в такую даль? Особенно если вспомнить старую поговорку, что, обжегшись на молоке, дуют на воду. Ей хотелось вовсе не спорить, а, как пикадору, уязвить побольнее.
— Это вы про Ауауи? Почему-то все забывают, что кампанию-то я выиграл. Несмотря на эпидемии, несмотря на предательство штабников — выиграл. Несмотря на сплошные сети лжи и несмотря на, позвольте добавить, самые неблагоприятные гороскопы, с какими только приходилось иметь дело, выиграл!
Морща носик от удовольствия при запахе крови, она отступила на шаг и примерилась, куда следующий раз воткнуть пику.
— Пожалуй, действительно, я к вам несправедлива, — тщательно подбирая каждое слово, произнесла она. — Так как наверняка за то, что там происходило, Берриган отвечает гораздо больше, чем вы, — в теперешнем понимании ответственности. Прошу меня извинить.
Должно быть, она думала, как и я, что от этого он встанет столбом и можно будет звать бандерильерос. Не тут то было. Он прошагал к пюпитру и сказал, словно тайные знаки из книги зачитывая:
— Что бы там ни говорить…
Баск вопрошающе вздернула практически невидимую бровь.
— Что бы там ни говорить — но что-то в этом есть. — Он звучно впечатал кулак в пюпитр. Потом, с этим его неподражаемым ощущением затверженного катехизиса, процитировал эпиграф к берригановской книжке:
— Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам.
Не удивительно, что все свои битвы он выигрывает: он просто не понимает, когда разбит наголову!
Баск остановила готовую было сорваться с языка колкость, осадила назад и умчалась на рысях. Хааст с ухмылкой повернулся ко мне.
— Ну что, получил от нас старина Зигфрид? Мой вам совет, Луи: никогда не спорьте с женщинами.
Традиционно такие комические эпизоды предваряют события пострашнее: Гамлет издевается над Полонием, Фук загадывает загадки, пьяный привратник ковыляет через всю сцену, заслышав стук в ворота.
* * *
Позже:
Не ожидал катастрофы так скоро. Пьеса фактически доиграна, а я-то думал, еще только середина акта, скажем, второго. Делать нечего, осталось только унести со сцены трупы.
Как обычно, я занял свое место хорошо заранее; Хааста, правда, не опередил — тот, когда я вошел, надоедал электрику насчет вентиляторов, которые ни с того ни с сего впали в аутизм. Он успел сбрить седую полудневную щетину и облачился в черный двубортный костюм — новенький, с иголочки, но почему-то вида совершенно допотопного.
Когда я был в Штутгарте в начале шестидесятых, то заметил, как много бизнесменов предпочитают покрой времен своей молодости; для них — да и для Хааста — на дворе до сих пор сорок третий.
Следом явились те немногие заключенные, кто не играли в намеченном ритуале активной роли, — одни в вечерних костюмах, другие выряженные кто во что горазд, но не менее строго. Сели они не кучно, а рассредоточились по аудитории, так что, когда все заняли свои места, зал казался немногим менее пустым, чем был.
Баск тоже предпочла одеться так, будто блюла траур. Уселась она прямо за мной и тут же принялась курить «Кэмел», сигарету за сигаретой. В самом скором времени она сплела вокруг нас двоих плотный дымный кокон, чему в немалой степени поспособствовала неисправность вентиляторов.
Последними явились Мордехай, Епископ и немногочисленная свита кадильщиков, привратников и т, д. (очень похоже было на первый акт «Тоски» в любительской опере) — точнее, не явились, а прибыли, с неимоверной помпой. На Епископе была шитая золотом риза, вся в матиссовских орнаментальных завитушках — и даже он умудрялся сохранять вид хоть чуть-чуть, да похоронный. Митра на нем была чернее черного. Мордехай, выбирая костюм для бала, решил проявить своего рода макабрическую экономию: на нем был тот же черный бархатный наряд с золотым кружевным воротничком, что на Джордже Вагнере в роли Фауста. Костюм так и просился в химчистку — но даже новеньким Мордехаю никак не подошел бы: в нем тот казался совсем уж головешкой. Более того, костюм подчеркивал узкую грудь, сутулую спину и кривые ноги, неуклюжую походку и перекошенные плечи. Мордехай напоминал какого-нибудь веласкесовского бедолагу-карлика, только покрупнее; богатый наряд лишь оттенял гротесковость фигуры. Несомненно, такого эффекта он и добивался. Гордыня станет и уродство выпячивать, будто красоту.
