Как больно смолоду быть слабым,
Как больно в старость быть щенком,
Но ничего, смириться надо,
Раз родился морским коньком.
— А теперь рекомендую отведать настоящего каспийского осетра, — сказала седая царевна, словно конька я уже съел, хотя малютка преспокойно лег в свою раковинку. — Осетр голубой, раз, два, три (последовали три хлопка), исполни нам свои куплеты.
С огромной, наверное метров пятнадцати диаметром, раковины поднялся могучий осетр — брюхо бледное, спина темная — и завыл над нашими головами, словно характерный бас в оперетте Гулак-Артемовского, любимца Глинки:
Раз пришел я домой — вижу дома пять галош.
Что за черт, что за черт, почему вдруг пять галош?
Было б шесть — тогда понятно, гости, стало быть, пришли.
Было б две — понятно тоже, позабыл свои надеть.
Но вот пять, но вот пять, почему вдруг пять галош?
Семь царевен смеялись до упаду, а тем временем балагур-осетр возвратился на прежнее место. Я смеялся тоже, однако…
— Ну-ка, побалуемся растительным чем! — воскликнула царевна. — Верно, женишок?
Она старшая, проще на все смотрела и вела себя не как невеста, а как теща, а точней, как тесть. „Пускай растительное, — решил я, — но хоть что-нибудь“.
— Эй! Морской стручок!
— Морской стручок, морской стручок! — завизжали остальные царевны радостно.
Появился морской стручок с какой-то очередной порцией глупости:
Э-э ау-ау-ау,
На просторах в старину
Бегали зулусы,
У всех косы русы.
— Спасибо тебе, стручок.
„Спасибо тебе, морская царевна, — мысленно передразнил я, — за сытный обед“, — и попытался ухватить морского стручка, но что тут поднялось.
— Жених Григорий! Жених Григорий! — набросились на меня все семь. — Что ты!
— Но я есть хочу, а они все танцуют и поют.
Тогда седая царевна морская Уста посмотрела на меня и говорит:
— Так что же выходит, если я сейчас станцую, то и меня надо съесть?
— Но простите, чем же вы в таком случае насыщаться собираетесь?
И Уста, царевна, ответила:
— Женихом, разумеется.
— Женихом, — повторила за ней Ухо.
— Женихом, — проговорила Вавилонский Царь.
— Женихом, — сказала Услада.
— Женихом, — произнесли вместе Утро и Завтрак.
— Женихом, — шепнула Брови и застенчиво улыбнулась.
Я понял, что они не шутят, сейчас свершится акт людоедства, к этому шло. Вскочил я с малинового дивана и пустился бежать. За мной погоня. Мне-то приходится бежать по дну, а они за мной верхом на рыбах. Седые волосы теперь, как стрелы, позади, как длинные травы речные при сильном течении, а в руках острые кривые мечи, и у рыб спины также кривые. Впереди всех Уста, грозная царевна морская, — очи сверкают. А подо мной дно оседает, вместо того чтоб с каждым шагом все дальше, я с каждым шагом все ниже. Откуда-то уже змеи появились, темно сделалось. Меня настигают. „Ну, горе тебе, жених неверный“. И вдруг вижу — корабль. Старинный затонувший корабль. Весла переломаны, корма обвалилась — плотно увяз. Лежит и мерно дышит, как будто человек спит. И пузырь из щели в палубе большой выходит. Тут-то мне и открылось то, чего раньше я не понял, когда пузырек из Уха стремительно вылетел — а я не понял, что это значит. Последним движением (ибо в запасе еще у меня оставалось одно движение, которым я распорядиться мог как хотел, например: глотнуть воды, в последний раз почесать в затылке или перекреститься), вот этим последним движением впрыгнул я в шар воздушный и стал подыматься. Седые морские царевны бессильны перед воздухом. Я выплыл на берег глубокой ночью. Луны не было. Горы вдали различались только благодаря звездам — заслоняли их и тем выдавали себя. „Наверное, наш берег“, — подумал я еще, и тут же меня обнаружил патруль, казак на лошади, совершавший свой обычный ночной объезд.
— Кто таков? — крикнул казак, скидывая с плеча винтовку.
— Свой, свой, браток, от семи сестер подводных спасался, — ответил я, подымаясь, и рассказал коротко обо всем, что со мной случилось.
Темно, тепло, свой русский штык тебя охраняет, под ногами камушки, идем к офицеру. Сразу за берегом степь начинается и — до самых гор. В степи огоньки далеко друг от друга — костры. У каждого сидит по офицеру и пистолеты все прочищают.
