— Огня! Вас же просили: огня!
Кто-то передал мне зажжённый факел, я, схватив его левой рукой, выбежал туда, где шла битва. Площадка была усеяна развороченными телами гуйшэней. У отвесной каменной стены лежали раненые, и Айго, сменив алебарду на палаш, не подпускал к ним чудовищ. Я разыскал И Мэнкуна и протянул ему факел.
— Теперь уж не нужно, — сказал он и, отерев пот со лба, кивнул в небо. Крылатые противники (их оставалось шестеро) улетали прочь. — Победа, видишь?
Она досталась нам дорогой ценой. Глава делегации и его помощник почти не пострадали, но их товарища нельзя было узнать — настолько обезображенным стало его лицо. Тяжелее всего пришлось слугам. Из них всех на ногах оставались только Айго и денщик господина Доу. На остальных было страшно смотреть: изуродованные руки и ноги, пропоротые бока и животы — никто из них, разумеется, не осилил бы путь до Сяояня. Слуги, высыпавшие из пещеры, перевязывали раненых. Вдруг кто-то вскрикнул: «Сюаньчжи насмерть!» Так звали молодого слугу И Мэнкуна. Когда с бинтами и мазями дошли до него, оказалось, что у Сюаньчжи пробита голова и сердце уже не бьётся. Традиция требовала омыть тело и провести сожжение. Но на всей горе не было ни воды, ни деревьев.
— До хутора, вы говорили, идти четыре часа? — спросил я.
Доу Ифу кисло улыбнулся:
— Сейчас уже все восемь. Ночевать будем под открытым небом.
— Сюаньчжи был неприхотлив, — сказал И. — Лучше, наверное, просто спустить тело в туман.
Мы промолчали. Я подумал, что это, наверное, разумнее всего. Кровь неистово пульсировала в висках, и вдруг вспомнился речитатив из трактата Люй-цзы:
Долг перед мёртвым — как перед живым.
Мёртвый не взыщет. За мёртвого взыщется.
Доу вкратце рассказал, как мы будем идти теперь. За каждым раненым закреплялся поводырь. За теми, кто получил тяжёлые раны, — двое. Идти по крутым склонам и мостам и при этом нести другого, было опасно, но выбирать не приходилось. На какое-то время я потерял из виду Айго, а когда увидел вновь, вместо ранца у него за спиной был свёрнутый калачиком и обтянутый верёвками труп Сюаньчжи. Айго молча прошёл среди нас и устремился по каменистой тропинке вниз — к новому мосту. Первым. Как будто кроме него больше никого не было. И мы молча пошли за ним.
Уже у моста я, обернувшись, бросил последний взгляд на место страшного сражения, и мне показалось, что я вижу на площадке фигуру человека в плетёной крестьянской шляпе.
Как и предсказывал Доу Ифу, до хутора мы добрались только на следующий день, ближе к полудню. Тяжелораненых оставили на попечение местного трактирщика, прочим пострадавшим повторно обработали раны, наложили швы и повязки. Сюаньчжи купили гроб, и Айго вместе с другими слугами кремировали тело.
За всё время дальнейшего пути я не слышал ни единой шутки о Дуншане или последователях «матушки Кён».
Глава седьмая. Чжэн Лу играет на драгоценной цитре, горные разбойники меняют гнев на милость
Остаток путешествия прошёл без потерь, если не считать третьего лиянского делегата, который всё же решил остаться на излечение в Бэйлуне: раны, полученные в той битве, начали гноиться, и через пару суток он почти полностью лишился зрения. Встречи с гуйшэнями происходили теперь каждый день, но Доу Ифу был прав: чаще всего налёт удавалось переждать в укрытии. В те же редкие случаи, когда нужно было отбиваться, я со своим истерзанным плечом не принимал в этом участие. Айго как верный страж всегда стоял рядом, защищая меня от чудовищ и собственного бестолкового геройства. Мы теперь приобрели некоторое внешнее сходство: добрую часть пути моё израненное и воспалённое лицо оставалось наполовину красным. Позже воспаление спало, и остались шрамы, которыми я поначалу даже гордился, считая, что они придают мне вид человека бывалого и смелого.
Доу разметил путь так, чтобы всякий вечер мы прибывали в город, деревню или на хутор, хоть в этой местности их было и не так много. Привалы и ужины проходили в беседах. О многом из того, что я узнал тогда, мне впоследствии доводилось слышать неоднократно. Разумеется, этот подорожный обмен мнениями не отличался той степенью крамольной откровенности, что памятная беседа с господином Чхве, но среди всех многочисленных словесных поклонов в сторону императора и тайцзинского нобилитета явственно проглядывалось недовольство молодых чиновников положением в столице и стране. Особенно же доставалось фаворитке государя, красавице Шэн, которая недавно получила титул второй императрицы и обосновалась в Лазурном дворце.
