– Только не говори, Глеб, что ты служишь России, это будет смешно, так говорят все мерзавцы.
– Знаю, что смешно.
Глеб взял рюмку, поднял ее и, глядя в лицо генералу, сказал:
– Все еще наладится, Федор Филиппович.
– Ты хочешь сказать, рассосется. Раковые опухоли сами по себе не рассасываются.
– Ну да, скажете, всякое в жизни случается, и чудеса в том числе.
– Глеб, пообещай, что ничего предпринимать не станешь.
– Как я понял, вы меня уже списали на берег. И теперь я отвечаю за себя сам.
– Да, – сказал генерал, выпивая вторую рюмку коньяка.
– Может, мне и оружие сдать, и аппаратуру, и мансарду вы у меня опишете.
– Я бы тебе советовал уехать вместе с семьей на год-два, а потом вернуться.
– А вы не боитесь, что меня другая спецслужба нанять может?
– Не боюсь, Глеб. Не верю.
– Значит, фраза не смешна.
– Какая? – спросил генерал.
– Служу России, кто бы ею ни управлял. Вот за это и выпьем.
– Мы вдвоем ей служили.
– Не надо генерал в прошедшем времени, мы-то с вами пока живы.
– Правильно, пока, – грустно заметил Потапчук, – Ленский на тебя большой зуб имеет, а о начальнике его охраны Прохорове и говорить нечего.
– Да уж, еще бы ему не злиться. Можно сказать, что я его голой задницей на горячую сковородку посадил. На месте Ленского я бы его давно уволил.
– Не так уж он плох, – сказал Потапчук, – просто ты слишком хорош.
– Спасибо за комплимент, генерал.
– Не называй ты меня генералом! – взвился Потапчук. – Мне отвыкать от этого звания надо, а ты повторяешь его к месту и не к месту.
– Хорошо, не буду, товарищ генерал. Чувствовалось, что Потапчуку уходить не хочется, он немного захмелел, расслабился.
– Глеб, включи-ка музыку.
– Вы же Вагнера не переносите, а другой я тут не держу.
– Все равно включай.
Глеб с удивлением посмотрел на Потапчука.
Наверное, того сильно достала жизнь, если он согласен слушать классику.
– Я вам компакт подарю, берлинский симфонический, шикарное исполнение, не придерешься. Будете слушать и меня вспоминать.
– Тебя я и без музыки каждый день вспоминаю, и забыть тебя мне не дадут даже на пенсии.
Глеб включил музыку, но негромко, не так, как для себя. Генерал вертел в руках коробку с компакт-диском, предложенным Сиверовым.
– Ты что, серьезно мне это даришь?
– Более чем.
– И не жалко?
– Жалко, – сказал Глеб, – потому и дарю.
– Что бы мне тебе подарить, – задумался генерал и похлопал себя по карманам.
– Пистолет именной или шашку золотую. Повешу на ковре в спальне, а когда напьюсь, буду ее целовать и обливаться слезами.
Потапчук вытащил из кармана портсигар, старомодный, серебряный, до блеска отполированный руками, высыпал сигареты в карман пиджака и протянул Глебу.
– На, держи, пользуйся, хотя, Глеб, Минздрав предупреждает.
– Ну вот, Федор Филиппович, даже подарить от души не можете.
– Поверь, дарю от души.
Генерал поднялся, Глеб держал портсигар. У генерала, сколько его знал Глеб, было три вещи, с которыми он не любил расставаться: портфель, портсигар и часы. Даже оправы очков он менял, Мужчины обнялись и простились. Генерал отвернулся и торопливо зашагал вниз по лестнице. Глеб закрыл дверь и усмехнулся.
– Не все так плохо, – произнес он шепотом в тон тихой музыке.
Потапчук спускался быстро, время от времени хватаясь рукой за гладкие дубовые перила. Когда он вышел во двор, страшно захотелось закурить. Инстинктивно Потапчук сунул руку в правый карман пиджака, вытащил портсигар и застыл, глядя на него…
– Чтоб ты провалился, – пробормотал генерал ФСБ и, уже улыбаясь, быстро зашагал к арке.
Курить ему расхотелось.
