– Да уж…
Генерал грустно улыбнулся. Всю свою жизнь он отдавал исключительно службе. Поэтому Глеб Сиверов временами удивлял Потапчука: Глеб находил время слушать музыку и разбирался в ней, читал книги, до которых у генерала руки никак не доходили.
– Опять немецкую философию читаешь, – генерал Потапчук бросил взгляд на стопку книг, лежащих у зеркала. – Помешался ты, Глеб, на немецкой музыке и немецкой философии. У нас в управлении полковник есть, так он все больше китайских философов читает.
– Зря, – абсолютно серьезно ответил Глеб.
– Почему? – удивился Потапчук. – Они разве не правильно рассуждают?
– Нет, и китайские философы правы, и немецкие, но если ты живешь в Европе, то должен настраиваться на европейский стиль жизни, поступать согласно европейской философии. Китайская философия применима только на Востоке, в Китае.
– Это как с правилами движения? – предположил генерал Потапчук. – Или правостороннее движение, или левостороннее.
– Я бы философию сравнил скорее с пивом, – Сиверов опустился в мягкое кресло и, расслабившись, вытянул ноги. – Самое вкусное пиво то, которое пьешь в той стране, где оно сделано.
– Верно, – задумался Потапчук. – В Москве предпочитаю наше пиво. Ни датское, ни немецкое здесь с удовольствием не пьется.
Хватило и десяти минут разговора на отвлеченную тему, чтобы Потапчук занервничал, решив, будто теряет драгоценное время. Глеб Сиверов не спускал взгляда с портфеля в руках генерала.
– Наверное, в лесу огромный медведь сдох, – сказал Сиверов, когда замочки портфеля ослепительно блеснули в свете настольной лампы. – Я уж думал, что вы со своим старым портфелем никогда не расстанетесь.
– Я тоже думал, – отозвался генерал, – считал, что мы вместе с ним на пенсию уйдем.
Надеялся, что буду в нем из магазина кефир и батоны носить.
– Это хорошо, когда вещи оказываются менее прочными, чем их хозяева.
– Честно признаться тебе, Глеб Петрович, я уже подумывал уходить из органов, но, по-моему, новое время начинается. Раньше нам вроде не запрещали собирать информацию, но и хода делам не давали. Обидно было: собираешь материалы к уголовным делам, передаешь по инстанциям, а в результате на выходе – компромат, которым потом политики и бизнесмены друг друга шантажируют. Государству от такой работы – один вред. Теперь, чувствую, дадут ход тому, что нами собрано. Вот и решил я погодить с отставкой.
– Вы оптимист, Федор Филиппович, – взгляд Глеба так и не зажегся.
– Думаешь, ничего не изменится? – насторожился Потапчук.
– По крайней мере, не так быстро.
– Почему?
– Люди остаются прежними. Генерал Потапчук прищурился:
– Я уже сколько раз задаю себе один и тот же вопрос: почему ты, Глеб Петрович со мной работаешь? Деньги тебя почти не интересуют, слава тоже…
– С вами славу не заработаешь, – рассмеялся Сиверов. – Я же фантом. Существую в реальности только для вас, а для остальных – я призрак.
– Хорош призрак, – усмехнулся Потапчук, открывая портфель, – ты один порой больше целого управления стоишь.
– Честно вам ответить? – спросил Глеб.
– Если можешь, говори, – ухмыльнулся генерал, понимая, что ни один человек, работающий на спецслужбы, не может быть до конца искренним, даже если разговаривает с коллегами один на один.
– Сам не знаю, почему работаю, – глаза Сиверова были предельно честными, – то ли привычка, то ли слишком правильное воспитание получил: отец перестарался в детстве, то ли азарт.., сам не пойму.
– Врешь ты все. Ты просто честный и неравнодушный человек.
– Скорее всего – привычка, – подытожил Сиверов и так выразительно посмотрел на портфель, что Федору Филипповичу не оставалось ничего другого, как перейти к делу.
– Помнишь скандал со швейцарской фирмой?
– И не один.
– Да, возникают они с завидной регулярностью. Глядя на них со стороны, толком и не поймешь, в чем дело. То ли швейцарская прокуратура воду мутит, то ли наши швейцарцам компромат сливают. Скандалы с такой же регулярностью гасятся, кип и возникают.
– Я особенно не вникал в швейцарские проблемы, – ответил Глеб.
– Помнишь, год назад ты помог нам достать документы о незаконной продаже акций комбинатов, производящих медь и никель.
