Напишите мне еще о себе. Мне хочется Вам написать о моем последнем увлечении-открытии, о великом психологе Карле Юнге. Удивительная личность и удивительная жизнь. Он очень созвучен моим сновидениям. Но это до другого раза. Передайте привет Надежде Ивановне и Вашему мужу. Обнимаю Вас.
P. S. Танечка!
Мне вдруг пришла в голову одна идея. У меня есть очень дорогие мне друзья – жена и сын покойного нашего славного дирижера Александра Шамильевича Мелик-Пашаева. Минна Соломоновна, когда они были у нас с Аликом[140] в Ташкенте, рассказывала мне, что у них на даче есть какая-то совершенно удивительной красоты розовая сирень. Мы всё обсуждали, как бы это можно отсадить для моего сада.
В последнем, недавнем моем письме к ним я им писала, что всё еще мечтаю об этой сирени. И вот что я вдруг придумала – что, если Вы позвоните им и скажете, что осенью Вы собираетесь ко мне? Может быть, она теперь отберет саженец, наметит какой-нибудь, а Вы бы осенью, предупредив ее, привезли бы мне сюда. Это было бы великолепно, и давняя мечта может состояться. Сейчас не пишу им, так как подгоняют сроки с книгой, но Вы им всё расскажите и передайте им мои самые нежные пожелания.
Минна Соломоновна и Александр Александрович.
После напишите, что и как. Надеюсь, моя просьба Вас не затруднит. Всего доброго.
Передайте Минне Соломоновне, что письмо ее из Орджоникидзе – получила.
Галина Козловская – Татьяне Кузнецовой
12 августа 1986
Начало каждой дружбы сердцу свято,
И сроки спят в сердечной тишине.
В скольких глазах я отражен когда-то,
И сколько глаз всегда живет во мне!
Атааллах Аррани
Милая Танечка!
Наконец-то могу черкнуть Вам несколько строк. Безумная, нестерпимая сорокадвухградусная жара наконец отступила, и я очнулась и могу снова жить, дышать, думать и творить. Самое радостное – это что я могу снова лепить и уйти в счастливые часы работы и забыть обо всех печалях и заботах.
Мой сад выдержал долгий зной и стоит в своей зачарованной красе, недвижный и благоуханный. Журушка приходит в дом и требует добавочной еды в виде мяса, на которое не желал смотреть в долгие дни жары.
Я могу читать книги, а не пребывать в состоянии спячки и изнеможения.
Во мне снова возник интерес к восточной поэзии. Я давно пережила свою влюбленность в Восток. Много лет тому назад мы еще застали последний отблеск его заката, а ныне он погас, потух и нивелировался, утратив блеск и самобытность. Он стал таким, как весь уравненный, усредненный, униформный мир, и только изредка прорвется отголосок прежнего своеобразия. Но поэзия его средневековья жива и будет вечно жить. Она не умолкнет и не станет темной, как поэзия трубадуров и менестрелей. Если Гёте говорил, что «персы из всех своих поэтов за пять столетий признали достойными только семерых, <…> а ведь и среди прочих многие будут почище меня»[141], то он еще не знал много и много арабов и арабоязычных. Во мне снова всколыхнулась нежность и преклонение перед чудом Шемахи[142], удивительным поэтом пятнадцатого века Атааллахом Аррани.
Существует прелестная, очень человечная и патетичная книга арабиста Т. А. Шумовского под названием «У моря арабистики»[143]. Она романтична и увлекательна, и если Вы захотите узнать, как открываются забытые поэты, прочтите эту книгу.
Вообще, как много в мире неведомого, скрытого, удивительного – и в природе, и в истории искусства. И Вы правы, моя милая, когда пишете о радостях изумления и восторга. Изумление, способность удивляться – это первейшее из основ подлинной человеческой личности, это то, чем он постигает в высшем и совершеннейшем виде всю красоту и чудо мироздания.
Это основа в художественной личности человека искусства. Это богатство счастливых душ, в противоположность обездоленным, не знающим этой радости. Недаром в наше время заговорили о бездуховном детстве, когда дети не ведают потрясений сердца, не ведают изумления и восторга, а лишь всё «оценивают» умом, сравнивают и анализируют. Их обокрало наше трезвое, рассудочное время. Даже великое и бессмертное чудо любви ставится под вопрос толпищами бескрылых, тупых человекоподобных, в анонсах и афишах лекционных пошлостей: «Есть ли на свете любовь?». Можно прийти в отчаяние от ужаса и отвращения, и нет предела «изумлению» перед этими, всё же человеческими, антиподами.
