Ты ищешь дом, где родилась я – или
Ездила в Тарусу по цветаевским местам и, конечно же, вступила в круг цветаевцев и цветаеведов. Они регулярно собирались в библиотеке на Таганке, и возглавлял эти собрания Лев Абрамович Мнухин. Туда, на эти чтения, стекались все любители и профессионалы: Анна Саакянц из Москвы, Ирма Кудрова из Ленинграда, Владимир Брониславович Сосинский – парижанин, не так давно ставший москвичом, и многие-многие другие. Они собирались не только на Таганке, но и дома у Надежды Ивановны Катаевой-Лыткиной[124], на улице Писемского, д.6, кв. 3 (теперь Борисоглебский переулок). Я, конечно же, примкнула ко всем этим собраниям и в числе других добровольцев стала помощницей Надежды Ивановны в спасении от сноса «Марининого дома». Но это отдельная большая тема, связанная с очень многими интересными людьми…
А здесь я остановлюсь только на одном из них. Это писатель Владимир Брониславович Сосинский, вернувшийся в 1960 году с женой на родину. Он по настоянию Л. Мнухина написал воспоминания о Марине Цветаевой, которые позднее вошли в книгу о ней[125].
А тогда, в 1970–1980-е годы, он с детской открытостью принимал в своей квартире на юго-западе Москвы всех, как он говорил, «помешанных на Марине Цветаевой». Я в ту пору тоже таковой была. Он познакомился и подружился с Мариной Цветаевой в доме своей будущей жены Ариадны Викторовны Черновой в 1920-х годах в Париже. Ее мать Ольга Елисеевна Колбасина-Чернова предоставила в распоряжение Цветаевой и ее семьи в своей парижской квартире самую большую комнату. Так что Владимиру Брониславовичу было что рассказывать своим многочисленным гостям, почти ежедневно приходившим к нему на чашечку чая. Тем, к кому он проникался особым доверием (и я попала в их число), он давал читать на дом много интересного. Так я (это было в начале 1980-х годов) получила от него на некоторое время письма к нему из Ташкента от Галины Лонгиновны Козловской со словами: «Почитайте! Пишет удивительный человек. Я ее очень люблю…»
Читала дома эти письма, наслаждаясь их прекрасным выразительным языком, а также не менее прекрасной душой этой женщины, которая в Ташкенте дружила с Анной Ахматовой. С тех пор меня не покидало желание написать письмо Галине Лонгиновне и именно с ней поделиться своими мыслями о Марине Цветаевой. Думалось, что она на это по-своему как-то интересно отзовется.
Татьяна Кузнецова – Галине Козловской
Июнь 1984
<…> Не сочтите за бестактность, но меня интересует все, что касается Марины Цветаевой. И это отнюдь не праздное любопытство, это большое и искреннее чувство любви и сострадания к ней, желание знать о ней все. Я была потрясена Вашим тонким и глубоким анализом личности Марины Ивановны, ничего лучшего, сказанного так сжато и точно, я не читала и поэтому решила Вам написать. У меня нет той двойственности, того «противоречивого желания знать и не знать», о котором Вы пишете Владимиру Брониславовичу. Мне кажется, я всё могу понять в Марине и ничто не оттолкнет от нее…
Если Вас это не затруднит, то напишите мне, пожалуйста, об отношении М. И. к религии и к Богу. Об этом нигде в цветаеведческой литературе не читала, а в одном из писем у Вас об этом сказано (кажется, сестра одной Вашей знакомой художницы была дружна с М. И. и послала Ирме Викторовне Кудровой какие-то два листочка именно по этому вопросу). Я была бы Вам благодарна, если бы Вы не пожалели времени и написали мне немного об этом. <…>
[Она мне вскоре ответила. А в дальнейшем случилось даже больше, чем я ожидала, – у нас завязалась долгая и сердечная переписка, продолжавшаяся в течение шести лет. Все ее 12 писем я бережно храню и очень ими дорожу. От своих писем к ней у меня осталось только несколько черновых набросков, но это и не так важно. Важны ее мысли, чувства, точность и образность языка и обстоятельные ответы на все мои вопросы. Эти ее письма я с некоторыми комментариями предлагаю вниманию читателя и думаю, что многие будут так же захвачены обаянием, гармоничностью и возвышенным строем этой души, как это случилось в свое время со мной. –
