В общем, пока в ход не пошла тяжелая артиллерия, я решил ретироваться куда-нибудь подальше. Взгляд упал на стоящую под навесом летягу, и уже через несколько секунд, подняв ее в воздух, я вылетел со двора, на ходу поднимая воздушный щит от набегающего потока воздуха и… пару боевых, на всякий случай. Черт его знает, чем эти сумасшедшие могут шибануть на движение…
На хутор я вернулся только поздно вечером. Полюбовался на разруху во дворе, разнесенную поленницу, висящие на одной петле ворота, выбитые чьим-то могучим ударом, и, плюнув, пошел ужинать. Завтра, все завтра.
Бывало, дед Богдан и тетка Ружана скандалили, но ураган проходил, и уже на следующий день в доме вновь было ясно и солнечно. Но не в этот раз. Такой долгой ссоры я не видел ни разу больше чем за полгода жизни на хуторе Бийских. И, пожалуй, впервые с тех пор, как принял их заботу, я был рад любой возможности провести день подальше от дома, еще недавно казавшегося таким уютным. Нет, Бийские не кричали друг на друга и больше не пытались устроить побоище, но между собой они почти не разговаривали, а тон их бесед промораживал насквозь. Предельно вежливо… и отстраненно.
Дошло до того, что я связался с Браном Богданичем, в надежде, что хоть он сможет вернуть мир и спокойствие в дом родителей. Тщетно. Бран что-то бурчал, мялся, но, к моему сожалению, встревать в разборки матери и отца не стал. А еще у меня возникло ощущение, что он если и не знает, то совершенно точно догадывается о причине их ссоры, но и на эту тему Бран Богданич предпочел отмолчаться. Поверить же в то, что поводом для противостояния послужили слова «старая» и «пенек облезлый», я не мог. За время моего знакомства с Бийскими они еще и не так друг друга величали. В общем, странная это была ссора. Необычная.
И хотел бы я сказать, что к Новому году все вернулось в свою колею, но увы. Нет, в конце концов, мои попечители вроде бы образумились, но ощущение натянутости в их общении осталось. Более того, уж не знаю по какой причине, но теперь это касалось и меня. Дед Богдан больше не балагурил, когда мы занимались работами по хозяйству, а уроки Ружаны Немировны стали суше, да и улыбку ее я стал видеть куда реже. Точкой в неформальности нашего общения стало обращение на «вы», и не я это начал, честное слово.
Обида? Нет, обиды не было. В конце концов, никто не обязывал их относиться ко мне по-родственному, но такое изменение отношения я не мог не заметить. Жить на хуторе становилось просто физически неприятно. До Рождества я еще дотянул, а после решил, что если обстановка в доме не изменится к окончанию учебного года, то мне придется искать съемное жилье. Дольше я просто не выдержу. Пожалуй, впервые за все время своего пребывания в этом мире и доме я почувствовал себя тем, кем по сути и являлся – приживалой. Это было… противно.
Но для съема квартиры нужны деньги… и я с головой ушел в учебу. Да, иллюзии нашего со Светланой производства пользуются спросом и приносят кое-какую копейку, а казначейский счет исправно пополняется отчислениями от патента. Но я не обольщался, понимая, что спрос на иллюзии может и упасть, хотя бы вследствие конечного количества покупателей в городе, а дохода от патента, если дела будут идти и дальше в том же духе, едва хватит на оплату жилья и только. А мне ведь еще и есть хочется, причем, что характерно, как минимум дважды в день! Да и одежда… в общем, нужны деньги, а их, как я понял со всей очевидностью, мне проще заработать на ментальных конструктах. И вывод из этого следовал только один: нужно расширять линейку предлагаемых «товаров» и работать над новыми заявками для бюро. Один патент это, конечно, хорошо, но, как говоривал персонаж злого анекдота: «пять старушек – уже рубль»!
Светлана, к сожалению, моего темпа не выдержала и «сошла с дистанции», пока я как одержимый зарывался в учебную литературу и, забив на изменившееся отношение со стороны попечителей, тряс Ружану Немировну на предмет новых знаний. Света оказалась замечательным практиком, но к разработке новых воздействий у нее просто не было интереса. Или же ей просто не хватало усидчивости. Как бы то ни было, к тому моменту, когда сошел первый снег, наши совместные занятия почти прекратились. Светлана все чаще отказывалась от встреч и пропадала с подругами, старательно не замечая недовольного взгляда матери, так что довольно скоро наше общение свелось к еженедельной дележке общего дохода. Что ж, не мне ее судить, в конце концов, программу гимназии мы с ней добили еще в конце февраля, а требовать большего благоразумия и продолжения учебы от пятнадцатилетней девчонки, неожиданно превратившейся из тихони и скромницы в окруженную подругами и ухажерами девушку, было… скажем так, неразумно.
