Он отложил альбом и уставился внутрь себя, в бесконечную тьму. Черные псы уже вырвались на волю и изготовились яростно наброситься на него. Ему было необходимо выпить. Голова разболелась. В горле пересохло. Вокруг него в пустой мастерской восседали на ветвях, летали и приплясывали бесчисленные птицы. Орлан не отрывал от него перепуганного взгляда.
«Когда же все это дерьмо наконец закончится?» – спросил себя Боб и возвратился к альбому.
У Трига тоже, по-видимому, наступила мощная эмоциональная реакция. Он переключился на плоть. Следующие несколько страниц были заполнены изображением крупных сильных юношей, студентов из рабочего класса с бугристыми мышцами, с выпирающими ягодицами, с пальцами, которые сами собой сжимались в кулаки из-за страшной силы мускулатуры предплечий. На одном из рисунков был изображен даже огромный член.
Боб почувствовал себя униженным, назойливым, грубым, как будто подглядывал в щелку за интимной сценой. Он не мог заставить себя сосредоточиться на этих рисунках и заторопился дальше, перелистывая сразу по нескольку страниц. Наконец период секса закончился, и образы приобрели иной характер.
Теперь казалось, что Триг испытывал глубокое восхищение некой определенной героической персоной. На первом рисунке из этой серии человек в одиночку греб в плывущей по реке лодке. Триг с азартом одержимого рисовал его день за днем на протяжении нескольких недель: уже не очень молодой человек. Геркулес на покое. В том, как были изображены его играющие мускулы, не угадывалось сексуального подтекста, это был просто атлет, достигший среднего возраста и обладавший ярко выраженной харизмой.
Был ли это Фицпатрик или какая-то другая утраченная любовь? Этого никто не знал и никто не мог ничего сказать. Не было даже ни одного крупного изображения лица, по которому человека можно было бы узнать. Но рисунки каким-то образом утратили свою оригинальность, стали стандартными. Объявился герой не то из вестерна, не то из легенды о рыцарях Круглого стола, не то еще невесть откуда. Боб чувствовал, насколько сильно Триг верил в этого человека.
Зарисовки продолжались, и было видно, что неделя за неделей возбуждение все сильнее овладевало Тригом. Чувствовалось, что теперь он был по-настоящему счастлив, гораздо счастливее, чем на первых порах. Новым мотивом его набросков стал взрыв; художнику потребовалось несколько попыток для того, чтобы изобразить его, но вскоре он достиг поразительного искусства в отражении яростной стихии, необузданного высвобождения анархической энергии взрывчатки и открыл большую красоту в том, как облако разворачивается от эпицентра наподобие распускающегося цветка. Впрочем, этим все исчерпывалось: в рисунках не ощущалось никакого ужаса, никакого страха, который испытывает любой, оказывающийся поблизости от взрыва. Для Трига все это было лишь теорией и ее красивым воплощением.
На последнем рисунке был изображен новенький сверкающий «Триумф TR-6».
Боб закрыл альбом, поднес его к свету и увидел около корешка нечто вроде щели, убедительно свидетельствовавшей о том, что там чего-то недостает. Снова раскрыв альбом, он пристально всмотрелся в него и увидел, что несколько последних страниц были очень аккуратно вырезаны.
Покинув мастерскую, он отправился назад, в большой дом, где пожилая леди все так же сидела на веранде, держа в руке высокий стакан с виски.
– Вы не хотите выпить, мистер Суэггер?
– Только содовую. Больше ничего.
– Понимаю, понимаю.
Она налила в стакан содовой.
– Ну, сержант Суэггер. Что же вы теперь обо всем этом думаете?
– Он был замечательным художником, – ответил Боб. – Ничего тут больше и не скажешь.
– Да, вы, пожалуй, правы. Ну а я допустила ошибку, не так ли?
– Да, мэм.
– Я назвала вас сержантом. А ведь вы не называли мне своего звания.
– Нет, мэм.
– Я все еще помню пару-тройку дураков в правительстве. После того как вы обратились ко мне, я связалась с одним из них. Как раз перед вашим приездом он позвонил мне. Вы были героем. Вы были великим воином. Вы были воплощением всего того, что мой сын никогда не мог понять.
– Я просто выполнял свои обязанности.
