Северные крестоносцы. Русь в борьбе за сферы влияния в Восточной Прибалтике XII–XIII вв. Том 2 - страница 88
Считается, что здесь упомянута грамота Менгу-Тимура о свободном пути для рижских купцов[806]. Однако это события уже следующего 1269 года, когда мир с немцами был уже подписан. Скорее всего, ситуация была обратной. Рижане как сторона в переговорах 1268/1269 г. не участвовали. Позднее они, напуганные угрозой монгольского вторжения, ставшей очевидной при подготовке похода на Ревель зимой 1268/69 г., запросили у Ярослава специальную — «успокоительную» — грамоту, которая могла обеспечить им проезд по русским землям без опасения быть задержанными монгольскими властями[807]. Для Риги это был прежде всего «зимний путь» в Новгород — сухопутный маршрут через Псков. Скорее всего, в узкие рамки переговорного процесса 1268/1269 г. (ноябрь 1268 — март 1269 г.) невозможно уложить привлечение авторитета монгольского хана.
Е. Л. Назарова датирует осаду Пскова 1269 годом, а потому разъясняет причину, по которой немцы пошли на мир с русскими, не только монгольской угрозой, но также разгромом немцев от литовцев в битве у Карузена (16 февраля 1270 г.)[808]. Однако думается, что у великого князя Ярослава было немало информаторов в Литве, и если бы он знал о подготовке литовского вторжения в Ливонию, то присоединился бы к нему. Совместная литовско-русско-монгольская кампания против Ливонии — если такое представить, то изменился бы ход истории. События развивались более буднично. Монголы в Ливонию так и не пришли.
Скорее всего, русско-немецкий мир был заключен уже к марту 1269 г. Его составляющие определяются летописным указанием «Норовы всеи отступаемся» и упоминание в письме магистра Отто в Любек, что мир под Псковом был заключен «на тех же условиях, что и во времена магистра Волквина и епископа Альберта». Судя по всему, это предполагало отказ немцев от претензий на области восточнее Нарвы, а также, возможно, возврат Пскову его прав на сбор дани в Латгалии (в Талаве и Адзеле)[809]. Кроме того, к миру прилагалось торговое соглашение, регламентирующее практику прибытия и пребывания иностранных купцов в Новгороде.
Мир 1269 г. стал самым длительным за историю русско-немецкого противостояния в Прибалтике. Вплоть до 1298 г. у нас нет указаний на попытки пересмотреть его положения. Да и позднее они продолжали сохраняться. Даже торговый договор оставался неизменным вплоть до 1338 г., а позднее только дополнялся. Можно сказать, что борьба за Прибалтику к 1269 г. завершилась, сферы влияния сторон были определены и закреплены юридически.
Заключение
Обзор событий русско-немецкого противостояния в Прибалтике в XIII в. позволяет сделать заключение о довольно плохой разработанности этого вопроса в отечественной литературе. Особо контрастным такой вывод становится на фоне многочисленных работ, посвященных деятельности Александра Невского. Своей преувеличенной сверх меры значимостью эта личность заслоняет в глазах исследователей реальные конфликты на западной границе Руси в середине XIII в. Яркие события Невской битвы и Ледового побоища, сакрализованные уже ближайшими потомками, затмили все происходившее в регионе в течение столетия, монополизировав внимание школьной и институтской программ. Нет никакого сомнения, что такое положение дел требует коррекции. Попытку изменения такого отношения к истории мы предприняли в своей работе. Однако это только первый шаг на большом пути к трезвой оценке произошедшего.
Прежде всего, необходимо переставить акценты применительно к событиям. Невская битва действительно прервала удачно начавшийся шведский поход, целью которого было утверждение контроля в устье Невы. Закрепившись в землях ижоры, интервенты вполне могли претендовать на повторение событий, случившихся за 40 лет до того в устье Даугавы. Строительство на Неве «второй Риги» — даже экологические условия в этих местах сопоставимы (болота, песок) — должно было поставить Новгород в непростые условия и надолго пресечь торговые пути Волховской столицы. Для выхода из положения пришлось бы прилагать совершенно иные по масштабам усилия. Никак нельзя принижать значение Невской битвы для русской истории. Однако это значение гораздо более заметно отразилось на личности самого Александра Невского, на формировании его как полководца и политика, в символическом ряду, предвещавшем позднейшее противостояние Руси и православия иноземным посягательствам. Именно это значение было в полной мере отражено в Житии святого князя и было признано потомками. Однако, спустившись на формально-исторический уровень, мы вынуждены говорить о том, что непосредственно победа на Неве никак не отразилась, например, на событиях в той же Ливонии. Никаких свидетельств о резонансе на Западе просто нет. И в Риге, и в Таллине о ней, возможно, узнали не скоро, если вообще узнали. Даже шведские источники не оставили воспоминаний об этой попытки вторжения на Неву. И ссылка на скудность сведений по шведской истории того времени не многое объясняет. Важнее подчеркнуть, что уже через 9 лет шведы сумели захватить Центральную Финляндию, а это для их государства и истории имело несравненно большее значение. Понимая и отмечая эти акценты, мы действительно приближаемся к воссозданию реалий тех лет — когда еще не было написано Житие князя Александра и сам он был всего лишь молодым княжичем, живым символом присутствия его отца в Новгороде.
