– Нет, варит… Только я сейчас и думать не могу о своей науке.
– Ишь ты, – пробормотала Люба. – А ты расскажи-ка, о чем думаешь?
Не дождавшись его ответа, она встала, положила руку ему на плечо и сказала:
– Пойдем. Скучно сидеть…
Они вошли в густой ольшаник и пошли по тропинке, точно по зеленому коридору. Пахло влагой.
– Скучно мне, – сказала она. – Неужели так и пройдет моя жизнь возле затона? Болота да избы. Страсть как хочется в Питере побывать. Громада, говорят, гранит да камни. И будто есть дворец, у самой реки, на балкон Ленин выходит…
– Это было в семнадцатом году, перед восстанием, – горячо заговорил Андрей. – Отовсюду, со всего города рабочие приходили к особняку Кшесинской. Ильич с ними говорил. Я тоже там бывал, тоже слушал Ленина.
– Значит, правда! – Лицо у Любы оживилось. – Николка мой баял, да я не особенно верила… будто сказке…
– А мужа ты все-таки вспоминаешь? – после небольшой паузы спросил Андрей. – Любила его?
– А как же? Только позабывать нынче стала… Прожили-то без году неделю. – Люба задумалась. – Мы с Николкой после войны собирались по рекам скитаться. У нас реки жемчужные. Было время, старики жемчугом промышляли. Вот и мы думали жемчуг искать… Только все это тоже сказки! Нет, в городе лучше жить, – неожиданно для Андрея прибавила она.
– А чем же здесь плохо? – спросил Андрей.
– Здесь?
Словно недовольная чем-то, Люба закусила бахрому на конце платка, потом выпустила ее из зубов.
– Здесь? – тихо повторила она. – Здесь плохо. Живешь, как на блюдечке. Что это за жизнь.
– А ты разве жила в городе?
– Конечно, жила… Я-то ведь вологодская сирота… – она фыркнула. – Я до Николки на кожевенном заводе работала. Видал в Вологде? Завод не маленький…
В глазах Любы, на тонких и красных, как земляника, губах опять появилась улыбка. Задрожали ресницы. Сдерживая внезапно охватившее его волнение, Андрей встал и посмотрел на часы.
– Не пора ли домой? – спросил он.
– Домой? Ишь ты… Сам звал на Онегу… Бесил, бесил, а теперь голову повесил? – Люба засмеялась. – Вот блажной!
Где-то вблизи зашлепали по воде весла. Из тумана послышались голоса.
– Кто там торбает, рачий царь? – закричала она. – Эй, выходи!
Все на реке затихло. Люба посмотрела на небо и вдруг опомнилась.
– Господи, ведь скотина уж давно пришла… – быстро заговорила она. – Мне домой надо. Да не осерчал ли ты за смехи мои? Ты не серчай, дружок. Я не в обиду, Андрюша… Ах ты, карандашик!
Она неожиданно обвила шею Андрея одной рукой, нагнулась и крепко поцеловала его прямо в губы.
– Вот так-то лучше… – сказала она улыбаясь.
– Люба, Люба моя… – повторял Андрей, обнимая ее за плечи.
– Люба? Ну?… – словно удивившись и по-прежнему с усмешкой, протянула она. – Врешь!.. И батя… да все кличут Любкой! По Сеньке и шапка! Веселей так-то…
– Нет, ты моя люба…
– Бегти надо… Пусти-ка, дружок… Ну, пусти теперь, ясно солнышко! – прошептала Люба.
– Куда же ты, погоди немножко, – шептал Андрей, стараясь привлечь ее к себе.
– Пусти! – властно сказала Люба, вырываясь из его рук и побежала к берегу.
– Люба! – воскликнул Андрей.
Она оглянулась и крикнула:
– Не ходи за мной!
Андрей остался один. Ему хотелось смеяться от радости, от необыкновенного, неизвестного ему, до сих пор ощущения счастья. В эту минуту до него опять донесся звук шлепающих по воде весел. Из-за кустов ольхи выскользнула лодка. Прошуршав днищем о глину, она вонзилась в берег. Из лодки вышли Сергунько и Сенька-плотовщик. Они прошли мимо, не заметив Андрея.
«Неужели Валерий прав?… – думал Андрей. – Неужели так бывает в жизни? Нет, не верю! Все равно… Да, все равно, я люблю ее…»
