– Слушай, я знаю, что у вас обоих проблемы, но остаюсь последней, кто может помочь. Посмотри на меня, – рассмеялась она. – Эта форма чертовски похожа на «пояс целомудрия». Только я завязала. Я изменилась. И, как женщина, погубившая свою семейную жизнь, советую и тебе измениться.
– Пошли. Уйдем с этой чертовой ярмарки.
– Я что, должна носить монашеские одежды?
– По-моему, в глубине души ты хорошая девочка. По-моему, все это просто игра.
– Да? Правда?
Они шли в лабиринте, привлекая посторонние взгляды. Стоянка была заполнена наполовину. Птицы сидели на фонарных столбах. Рано взошла луна. Морис по-прежнему придерживал кольцо, опасаясь, что оно выскользнет и укатится.
– За что ты там в кармане держишься?
– Не могу сказать.
– М-м-м. У вас обоих очень мало секретов.
– Но они-то как раз и считаются.
Подойдя к своей машине, Холли сказала:
– Садись. Подвезу к твоей стоянке.
Морис гадал, много ли ей известно. Травку явно поставляет она. Что Шейла могла ей рассказать в клубах голубоватого дыма о кольце, которое пририсовала?
– У тебя травка есть? – спросил он.
– Есть, сэр. В сумочке. Один косячок остался.
Они объехали вокруг торговых рядов, остановились у покосившегося универмага за мусорным баком. Холли раскурила косячок, затянулась, передала Морису.
– Зачем вы в тот день накурились? – спросил он. – Она давно поклялась бросить, а потом явилась домой провонявшая, точно машина Альберта.
– Просто две старые птицы пытались взлететь.
Шейла спрятала книгу и монеты. Включила стерео, поставив в ряд десять дисков. Вышла на балкон, пуская голубоватый дым, стараясь забыть о картине, о враче, обо всем.
Над ней пролетел звук трубы, кажется, с холмов за домом. Может быть, эхо долетит до океана, призовет ее родителей. Отец будет рассказывать ей о джазовых музыкантах. Перепачканная кремом женщина из торта извинится, поцелует отца в щеку. Мать скажет:
– Теперь твоя очередь, Шейла.
Слишком забалдев для связной беседы, Морис с Холли смотрели на красноглазое солнце, пока служащие брели к своим машинам, разъезжались по домам. Стоянка вскоре опустела. Мимо время от времени проходил охранник, ни разу не обратив на них внимания.
– Уже поздно, – сказал Морис.
По щеке Холли скатилась слеза.
– Что с тобой?
– Не знаю. Наверно, жалею себя, какой бы ни была.
– Неужели пытаешься найти себя? Брось это дерьмо собачье.
– Превосходный совет, особенно из твоих уст. Тебе хочется вечно быть тем Морисом, который трепещет от девичьих поцелуев или вообще уклоняется от поцелуев?
Морис выбросил в окно окурок.
– Хотелось бы, чтоб я мог измениться. А я просто сижу у светофора, который меняется с красного на зеленый и желтый.
– Давай лучше я довезу тебя до твоей машины. Если кто-нибудь нас увидит…
Когда она его высадила, он на миг задержался.
– Мы иногда действительно ссоримся, но…
– Прибереги это для Шейлы.
Она уехала. Он сел в свою машину, но медлил включать зажигание. Пожалел себя, каким бы он ни был, и, если б увидел Мориса, стоящего на перекрестке, махнул бы приветственно, медленно проехал светофор, притормозил, подсадил. Они долго ехали бы, разобравшись во всем. А закончив поездку, один Морис попрощался бы.
Руки прострелила боль. Грудь сжалась. Тяжело дыша, он держался за руль. Где Иона, который сказал бы, что он не умирает? Морис в машине не тот Морис, который подумал бы ехать в больницу. Тот Морис по-прежнему стоит на перекрестке, гадая, не случился ли с другим Морисом сердечный приступ.
Боль утихла. Но Морис догадывался, что когда-нибудь в другой день она не отпустит. Придется снова влезать в больничное окно к поджидающей койке.
Когда он приехал домой, Шейла спала. Он спрятал кольцо в ящик с носками. Лег в постель, прижался к ней.
Она пошевелилась, но не проснулась.
– Вабба хамма-гава?
– Да, – сказал он.
– Яма хамма-гава.
– Знаю, – сказал Морис.
– Нет, не знаешь. – Она открыла глаза. – Что ты делаешь?
– Ничего. Просто лежу.
– М-м-м.
Глаза закрылись. На этот раз она не притворялась, будто бормочет во сне. Племя развесило паутину между двумя деревьями, и они не знают, как из нее выпутаться.
Морис подумывал, не разбудить ли ее, преподнеся подарок колонизатора. А потом понял, почему надо дождаться Дня независимости: ее колонизирует банановая республика.
