Я обыскала комнату Тини и всех остальных детей. С детских лет они ночевали вместе, мальчики и девочки. И даже если бы в их распоряжении было по пятнадцать спален на каждого, они поступали бы также. Утром их никогда нельзя было найти в той кровати, в которой вы поправляли им одеяло вечером. Мы узнавали их по разметавшимся по подушке волосам. Тем не менее свои вещи они раскладывали по местам — каждый в свой комод, шкаф, этажерку, это было решено раз и навсегда. Я обшарила все комнаты, пока дети были на пляже. Особняк в Монтауке находился на берегу океана.
Каждый раз, приезжая в какой-нибудь дом, я обходила все комнаты. Я прохаживалась, именно прохаживалась, и так же делали все остальные, сталкиваясь друг с другом в дверях. Кажется, никто даже не разговаривал. Было необходимо возобновить знакомство с домом, прикоснуться к тому, что осталось с прошлых каникул. Повсюду были тайники, полные всякой всячины, которую удалось стащить детям, — их сокровища: ракушки; тюбик помады без колпачка; кусочек бретельки от купальника; поводок Мартины, первой собаки Влада; столовый серебряный тесак, который мы тщетно искали, так как он принадлежал владельцам другой виллы, снятой нами в 1962 году в Равелло; четыре неиспользованных входных билета на «Остров Пиратов» Ойстера Бэя; пара очков Джеки с дужками, украшенными позолоченными «У.»; листок, сложенный вчетверо, на котором написано «С Джона потеха, не пловец, а неумеха», а также другие стишки, которые не опубликовал бы даже «Уотерхауз», если бы писал о чем-то еще, кроме биографии Джеки или Новом Расследовании Убийства в Далласе. Если хотите знать мое мнение, то его убил какой-то ревнивый муж.
Я обследовала все комнаты, но ничего не нашла. Даже писем Джеки Тини. Думаю, что она хранила их в своем несессере или в чем-то вроде него. То, что не хочешь забыть, всегда носишь с собой. В противном случае обязательно забудешь. А может быть, и в своем нижнем белье, откуда я знаю. В конце концов я начала испытывать отвращение к этим проклятым письмам. Я даже не знаю, сколько их было. Возможно, после смерти Джеки Тини в Порыве Покаяния пустила их по волнам Гудзонова залива во имя Америки, напевая при этом песню Джоан Баэз, которая так нравилась Джеки и в которой рефреном звучало: Николас и Барт…
Если не брать в расчет того, что мой сын умер от рака, когда ему не было еще и тридцати пяти, и того, что моя дочь была украдена Джеки, то можете написать, что дети не приносили мне особых огорчений.
Каждый раз, когда Тини уезжала на каникулы в Америку, я понимала, что теряю еще одну ее частичку. Она утрачивала целые грани своей личности, именно те, которые я любила. Тини больше не желала заниматься живописью — Джеки бросила рисовать. Она больше не мечтала стать журналисткой — Джеки с насмешкой рассказывала о том, как пыталась работать в «Вашингтон Таймс», где должна была вести светскую хронику, а она даже понятия не имела, о чем писать, не считая новостей о Барбаре Уотсон, которая вышла замуж за одного малого из Филадельфии. Тини больше не любила собак — Джеки говорила, что единственная польза от солдат морской пехоты в том, что они могут их выгуливать. Что касается меня, то я всегда держала собак.
Так-так, вот снова Монтаук, дом Энди[11]. Ох, знаете, он ненавидел свежий воздух. Энди говорил, что от воздуха у него возникает ощущение утраты какой бы то ни было целостности. По его мнению, когда он слишком долго оставался снаружи, то терял частицы, которые скрупулезно собирал, чтобы стать Энди Уорхоллом. К тому же он считал, что на улице его могут узнать, тогда как на пляже это сделать сложнее. Когда в Монтауке мы ходили на пляж, он всегда надевал панаму, черные очки, рубашку с длинными рукавами и брюки. Он говорил, что если бы остался без одежды, его индивидуальность была бы растаскана по кусочкам; однако с моей точки зрения, Энди находил себя тщедушным или, как вы говорите, хилым и, кроме того, не умел плавать.
Слева — Винс Фрамон, друг Энди, мечтающий снять фильм. А справа — Тэд Джонсон, пропавший во время катастрофы TWA 800. В середине — Влад, в правом нижнем углу — Тини. У нее всегда были широкие бедра.
