Райнер за волосы таскал меня из комнаты в комнату, повторяя: «Смотри! Смотри, что ты наделала!» Я запомнила все, вплоть до мельчайших деталей. Каждый смятый свитер, каждый перевернутый стул был моим союзником. Могучим усилием я сокрушила прекрасную жизнь с тартинками и салфетками, уютное существование с обедами и глаженым бельем. Наверное, и я не без вины: слишком размахнулась, совершая кувырок от девчонки к жене и матери, потому и перевернулась в воздухе, шлепнулась на задницу и скатилась вниз.
«Гуго! Гуго!» Теперь я зову его, но он мне не отвечает.
Оживает давнее сказание. Горит свеча, пахнет сеном, коровой, струйка крови лениво стекает в эмалированный таз. «Мать или ребенок? — спрашивает врач заплаканного отца. — Кому я должен сохранить жизнь? Кто вам дороже?» — «Мать и ребенок», — отвечает отец, не в силах разъединить то, что наполняет жизнь смыслом. Но врач не понял: вместо того чтобы сохранить жизнь обоим, он отнял ее у них. Ну вот, теперь будьте счастливы. Нет матери, нет ребенка. Никому не обидно.
День клонился к закату. Али Шлиман водил меня по моей кухне и все показывал. Ходил бесшумно. Говорил тихо-тихо.
— Здесь консервы.
Две полки, заставленные банками с разноцветными этикетками, красовались на стене над столом.
— Тут свежие овощи.
Он присел на корточки, и я тоже. Колени у меня заскрипели, у него нет. Под окном он сделал нишу для хранения овощей и завесил ее циновкой. Великолепные кочаны капусты, усатый лук-порей, пузатая свекла, морковки со следами земли, сельдерей с бугристой кожей, тыква в шапочке домового, аккуратные дыньки, крутобокая репа.
— Тут бобы.
На полых кирпичах деревянные кадочки: из одной смотрят на меня темными глазами-пятнами стручки фасоли, в другой спит розовая чечевица, а дальше перекатываются горох и нут.
— Там молочное.
Над холодильником висит небольшой ящик. Открывается он с помощью алюминиевой ручки, ее нужно сначала приподнять, а потом повернуть. Он понравился мне тем, что напоминал о старине. Такие вешали на кухнях в давние времена. В прохладной полутьме уютно устроились козий сыр, брынза, сметана, йогурты в специальных баночках.
— Теперь мясо, — говорит Али, — я привез баранину, кур и несколько куропаток. Свежее мясо буду возить через день. Могу привозить и рыбу, но с рыбой мне будет сложнее.
— Не мучайтесь. Рыба не нужна, — успокоила я его, — все просто великолепно. Можно оплатить счет?
Он протянул мне бумажку, а сам отвернулся. Насвистывал сквозь зубы какую-то протяжную мелодию. Цены у Али оказались ниже, чем на рынке. Получилось, что я немало выгадала, но и Али тоже. Я уверена.
— Цены, я вижу, дружеские, — заметила я.
— Я делаю скидки знакомым, — уточнил он. — Летом будет дороже. Ягоды нежные, их труднее собирать, труднее везти, сами понимаете, — малина, красная смородина, черная.
— Вы и ягоду будете возить?
— Буду. А как же.
Я не решилась спросить, как он успевает ухаживать за садом и огородом, если столько времени уходит на поездки.
— Вас нужно подлечить, — Али взглянул на мою шишку.
Я отвела глаза, боялась встретиться с ним взглядом. Али усадил меня поближе к лампе. Я увидела в окно, как Венсан и Бен курили на улице и болтали о чем-то своем.
Месье Шлиман приступил к осмотру. Обхватил ладонями мое лицо, повернул его слева направо, справа налево, вверх, вниз.
— Наверное, надо было приложить лед, — сказала я.
Али покачал головой.
— Лягте-ка.
Я послушно легла. Вытянулась на диванчике и разглядывала потолочные трещины. Думала, которая же из них линия счастья, линия жизни, линия богатства. Все они очень длинные, и я не удивляюсь, потому что теперь мне улыбнулось счастье, денег достаточно и сил столько, что я готова бегать до ста двадцати лет. Я ждала лекарства, и меня убаюкивало позвякивание и осторожный шорох: Али что-то готовил. Он ни о чем не спрашивал, сам находил все необходимое, зажег газ, не путал ложки для салата с деревянными лопатками. Вскоре я почувствовала непривычный запах: шалфей, ирис, жженый сахар, смола. А потом вдруг аромат лимона. «Странно, — думала я, — обычно лимоном пахнет сразу». Али приблизился ко мне с кастрюлькой, от которой шел пар.
