– А это на всю жизнь груз. Придётся тебе нести его до конца своих дней. Когда я очнулась, а тебя не обнаружила, мне было очень плохо. Пришлось ждать столько лет, – Лёлька печально вздохнула и крепко сжала мою ладонь. – Я двадцать лет назад специально сюда переехала. Ты на моих глазах рос. Видела, как тебя первый раз в школу провожали, в институт поступил, проводы в армию. Я всё ждала, когда же ты вернешься с войны. Боялась, что просто не дождусь этой минуты. Времени у меня, сам понимаешь, почти не осталось.
– Значит, ты ждала меня и сцену в магазине разыграла. А ты тогда…
– Наша разведка случайно вышла к опушке и обнаружила лишь одного тяжело раненого, то есть – меня. А дальше, всё как у всех. Госпиталь. Фронт. Потом опять госпиталь. Служба. И вот видишь – дослужилась до целого генерала. И это благодаря тебе. Твои знания очень помогли.
– Да и ничего особого я не рассказывал тебе.
– Не прибедняйся. Если бы не ты, то меня бы давно не было. Так что это тоже твои заслуженные награды. Я получала их за двоих. Кстати, Олечка, принеси альбом.
Это были фотографии фронтовых репортёров. В СССР такие выпускали регулярно. Но меня поразила одна. На стене поверженного рейхстага красивым Лёлькиным почерком выло выведено «Развалинами удовлетворены. Мы». Лёлька воплотила нашу мечту. Опять в горле комок.
– А замуж ты после войны вышла?
– К твоему сведению осталась старой девой. После одного ранения у меня не могло быть детей. Получается, дорогой мой подселенец, ты единственный мужчина в моей жизни. Из нашего выпуска сегодня осталось только двое. Ты и я.
– А-а…
– Согласись, что Олечка у нас прелесть. Между прочим, она так похожа на свою прабабушку. Я же хорошо помню, как ты в бане слюной исходил.
– Принцесса? Да и когда это было! Ты же знаешь, между нами ничего быть не могло!
– Для женщины это не имеет никакого значения, старый развратник. После одной операции Наташа получила тяжелое ранение и попросила меня усыновить сынишку. Вот так я и стала мама. Её родители погибли в катастрофе. Олечка у меня одна. Береги её и не возражай мне. А теперь давай пить чай.
– Ребята, вы так похожи друг на друга! – восхищенно глядя на нас, сказала Олечка, – Вы просто не представляете! У вас даже мимика одинаковая, жесты! Да это же настоящая любовь! Я вам так завидую!
– Ерунда…
– Чушь…
Отреагировали мы с Лёлькой одновременно и рассмеялись. Время летело незаметно. Мне показалось, что прошло всего несколько минут с нашей необычной встречи и, честно говоря, уходить мне совсем не хотелось. Но Лёлька сказала, что к ней завтра утром придёт врач проводить процедуры, а мне не стоит видеть этот не совсем красивый для меня процесс. А дряблое старушечье тело меня запросто вгонит в депрессию. Тем более ей хватило уже одного раза, когда один бесстыжий тип в далёкой юности скалился по поводу панталон с начёсом. Второго такого унижения она теперь не допустит и не простит. И вообще – она этого мне никогда не простит, вплоть до гробовой доски. Так и заявила. Решительно и прямо. Как всегда. Что и говорить, Лёлька неисправима. Последнее она подчеркнула своей неповторимой интонацией. Договорились завтра продолжить праздник.
Я чувствовал себя самым счастливым человеком в мире. Как ни странно, впервые за всё время моего невероятного возращения в тело я спал спокойно и крепко. Мне приснился сон. Опять та же поляна, юная Лёлька у дуба. Я тянулся к ней, и здесь случилось чудо. Нас уже не разделял невидимый барьер. Мы обнялись.
Утром меня разбудил звонок телефона. Сонный, я поднял трубку и услышал всего два слова, которые мне сказала рыдающая Ольга.
– Бабушка умерла…
Похороны я помню смутно. Я находился в некоем ступоре. Из родных были только Оля и я. Себя, без всяких сомнений относил к ближайшим родственникам. Тем не менее, в последний путь Лёльку провожало много людей. В основном это были седовласые мужики с плохо скрываемой выправкой военных. Они не скрывали своего горя и называли её своим наставником и командиром. В своих траурных речах не прятали скупых мужских слез. Все эти дни Оля висела у меня на плече в самом прямом смысле этого слова. Как мне ни тяжело было, поддерживал её, чем мог. Над свежей могилой прозвучал прощальный залп.
