Врачи устроили между собой настоящий диспут с использованием местных латинских идиом. Но мне было всё равно. Я не обращал на них внимания. И вообще, все моё существование утратило всякий смысл. Самым адекватным существом из всей этой медицинской толпы опять же оказалась медсестра. Она поправила мою подушку, подоткнула одеяло. Налила стакан воды. Как вовремя! Если разобраться, то я уже не пил более семидесяти лет.
– Ещё, пожалуйста, стаканчик, – попросил я её. – Так пить хочется! Настоящей свежей водички, а не из болота. В последний раз, когда из тыла возвращались, мы даже некипяченую воду пили. Набрали в котелок, через ткань процедили.
– А вы, наверное, в поход ходили, – оживилась медсестра. – Мы тоже в лагере отдыха в детстве однажды так поступили. Ох, и животы у нас потом болели, – засмеялась она. – А на Эдуарда Арнольдовича вы внимания не обращайте. Он специалист превосходный, да и человек неплохой. Правда, он психиатр законченный, увы. Но, у каждого свои слабости.
– Если можно, моим родителям сообщите, что я в себя пришел. Но только осторожно. А то напугаются…
– Не беспокойтесь. Всё сделаю как надо, не первый раз замужем. Знаю, какой стороной сковородку прикладывать или скалку. Да и они сюда каждый день приходят.
Через час ожесточённых споров мой лечащий врач на короткое время опомнился, торопливо осмотрел меня, дал указание сделать успокаивающий укол, после чего светила медицины ушли продолжать дискуссию в другом месте с интенсивным обеззараживанием пищевода при помощи традиционного дезинфектора. Постепенно проваливаясь в сон, я отметил, что вся история развивается по спирали. Похожее я испытал в своём недавнем прошлом. Незаметно уснул и мне приснился сон.
Под огромным дубом стояла Лёлька в порванной гимнастерке с «винторезом» в руках. Из-под пилотки через щеку тянулась тонкая кровавая полоса. Она смотрела на меня своими большими синими глазами и печально улыбалась. С криком я рвался к ней, но невидимая преграда не пускала. Я бессильно бился в неё, стучал кулаками и ногами, но она лишь пружинила. Затем я стал удаляться. Неведомая сила поднимала меня вверх. Сначала медленно, потом быстрее. Вскоре я уже с трудом мог видеть на фоне осеннего леса чуть заметную фигурку. С зубовным скрежетом я просыпался, шептал ставшее родным имя и опять погружался в сон.
И снова тот же дуб, Лёлька. Все повторялось сначала. Это было для меня хуже всякой пытки. Утром проснулся совершенно разбитым. Тем не менее, без усилий встал с кровати. Ничто не напоминало о том, что много месяцев лежал недвижимым. Осмотрел своё тело и удивился. Хорошо развитая мускулатура, впору становится моделью для высекания из гранита скульптуры по типу «а ля древний грек». Но особенно меня поразили памперсы. Ага, вот как, оказывается, сегодня обеспечиваются коматозники. И они мне опять напомнили те древние панталоны с начёсом. От этой мысли закололо сердце. Да если я так буду по ассоциации реагировать на каждую мелочь, то точно долго не протяну. И, пожалуй, попаду в цепкие лапки неугомонного психиатра. Может, это и к лучшему. С такой внутренней болью жить просто невозможно.
Медсестра Верочка принесла более приличную одежду, линялые синеватые безразмерные трусы, продезинфицированную пижаму, больничный халат. После душа, когда я переодевался, Верочка демонстративно наблюдала за мной. Профессиональным глазом окинула меня голенького с ног до головы, удовлетворенно хмыкнула. В её глазах явно промелькнул интерес к моей персоне. Меня прежнего наверняка бы это подтолкнуло к продолжению банкета в отдельном номере. Но только не сейчас. На женщин я стал смотреть совершенно другими глазами без похоти и проявления основных инстинктов. Эх, Верочка-Верочка. Ты же мне, как сестра, а всё туда же. Встретишь ещё своего принца на белом коне! Только по мелочам не разменивайся и на дешёвки не бросайся.
Меня перевели в четырёхместную палату. Что ж, пора втягиваться в реалии своего времени. А потом приехали мои родители и сестрёнка. Я специально не хочу передавать те чувства, которые испытал. Насколько мог, старался изображать из себя того прежнего сына и брата. Только вот плохо у меня это получалось. Поэтому мои родные сразу заметили, что я стал другим. Взрослее и, может, даже мудрее. Война наследила в душе знатно.
