– Мама не говорила мне об этом...
– А то ты не знала свою мамашу!
Сказанное было чистой правдой – я ее совершенно не знала. И вообще, похоже, этот Аркадий Елисеевич не врал – только моя мама могла довести человека так, что даже спустя тридцать лет он мог взбеситься от одного ее имени.
– Я выйду? – после некоторой паузы, осторожно спросила я.
– Выходи. Не век же тебе там сидеть!.. – крикнул он откуда-то издалека.
Я отодвинула щеколду и вышла. Аркадий Елисеевич Синицын уже сидел за кухонным столом и с интересом рассматривал початую бутылку водки.
– Вот, нашел, – буркнул он, не глядя на меня. – Ты не бойся, садись. Поговорим...
– Может, будет лучше...
– Да ничего не будет! – с досадой воскликнул он. – Ты, если подумать, тоже жертва. У меня к тебе никаких претензий...
– Чья жертва? – спросила я, недоверчиво усаживаясь на краешек табуретки.
– Ее, – произнес он с особым выражением, разливая водку по стопкам.
– Вы, я так понимаю, о моей маме говорите, – сказала я, невольно принюхиваясь к водке – пахло отвратительно. – Только напрасно вы так... Она была очень хорошей, и я очень ее любила.
– А куда тебе было деваться? – усмехнулся Аркадий Елисеевич. – Ладно, помянем. Я и не знал, что ее уже нет. Да не нюхай ты стакан, ради бога!
– Я не люблю водку, – честно призналась я, но все-таки отпила из стакана.
– А что ты любишь?
– Мартини, «Токайское»...
– Мартини! «Токайское»! – с гримасой отвращения передразнил он. – Никакого патриотизма. Впрочем, чего можно ожидать от человека, которого воспитала она.
Стол, за которым мы сидели, был не очень чистым, и я сразу же прилипла к нему локтями. Стараясь не заострять на этом внимание, я осторожно отклеилась и больше уж не клала руки на его поверхность.
– Мы познакомились с ней в начале семидесятых. Ей было восемнадцать, и она была очень хорошенькая. Бабетта на голове, юбка мини, туфельки на платформе... Ты хоть знаешь, что такое бабетта? Откуда тебе знать... Глянула тогда на нее – ангел, как есть ангел. Я был у нее первым. Сразу предложил расписаться...
Мне очень хотелось сбежать из этого дома, но я не могла – сидела не шевелясь, точно сиденье у табурета тоже было намазано какой-то липкой дрянью, и слушала человека, который был мне совсем чужим. Он рассказывал о моей матери то, о чем я даже не подозревала. Он сказал правду – я действительно ее не знала.
– Она согласилась. Расписались мы очень быстро – у меня знакомая была в ЗАГСе, материна подруга. Думал – ну вот, я в раю – такая девушка, такая девушка...
– Что же произошло? – с мрачным нетерпением спросила я.
– В том-то и дело, что ничего такого не произошло. Внешне, по крайней мере. Суть в том, что она была не такой, за какую я ее сначала принял. Она была... она была... настоящей сатаной!
С этого момента я перестала всерьез относиться к откровениям Аркадия Елисеевича. Моя мама, конечно, была сложным человеком, но сатаной ее никак нельзя было назвать. Наверное, он так и не смог ей простить, что она его разлюбила, а в том, что она очень скоро его разлюбила, можно было не сомневаться.
– Сначала все было ничего. Только ей нужны были ахи и охи, романтические прогулки под луной, серенады всякие, а я человек простой, стихов читать не умею.
– Может быть, она была слишком молода для семейной жизни? – осторожно предположила я. – Знаете, еще не до конца оформился характер, не устоялись представления о мире...
– Ерунда! Она могла бы и потерпеть, ведь я все делал для того, чтобы понравиться ей. Рано или поздно я бы все-таки приблизился к ее идеалу. Но нужен был ей тот идеал, как собаке пятая нога! Она не для того замуж выходила. Она хотела вынуть из меня душу, ей нужна была жертва! – возвысил он голос. – А все остальное – только повод.
– Вы уверены...
– Нет, ты не перебивай меня, Лизавета, – с досадой отмахнулся он. – Сиди и молчи, пока старшие говорят. Она мне сказала, что я не образован, и я пошел учиться на вечернее. Уставал как собака, но что поделаешь – деньги-то тоже были нужны. Потом она обиделась, что я совсем не уделяю ей внимания – а какое внимание, когда я вечером, как выжатый лимон! Хотя, если честно, я к тому времени выучил два стихотворения из Пушкина – про Мадонну и где он к Анне Петровне Керн обращается: «Я помню чудное мгновенье...» и все такое...
