На следующий день ближе к последней паре Аглая прибежала ко мне на кафедру и сунула какую-то бумажку.
– Вот адрес... Мне сейчас некогда, мои лабораторную пишут... Нашелся твой родитель!
– Ты уверена, что это он? – с сомнением произнесла я. – Как быстро все...
– Он, он! В Москве только один Аркадий Елисеевич Синицын такого возраста. И он, кстати, живет совсем неподалеку.
– Да, минутах в пятнадцати ходьбы, – задумчиво произнесла я, глядя на адрес. – Я, пожалуй, прямо сейчас и зайду к нему.
– Может, хоть позвонишь сначала? Тут и телефон есть...
– Нет-нет, я лучше зайду. Сюрприз будет!
– Да уж... – неопределенно пробормотала Аглая. – Ладно, я побежала. Потом все расскажешь!
Улица Жарикова, дом семь... Неизвестно, что меня там ждет... Я хотела позвонить Саше, сказать, куда иду, но потом передумала – в конце концов дело касалось только меня.
Дошла я даже быстрее и оказалась в тихом московском дворе, засыпанном желтой листвой.
Старый сталинский дом с просторным гулким подъездом. Лифт был тоже старый, я уж и забыла, что бывают такие конструкции с открывающимися вручную дверями...
Подошла к квартире и позвонила – сердце сжалось от волнения и страха. А вдруг здесь живет не мой отец, а всего-навсего однофамилец? Нет, это не самое худшее. Гораздо неприятнее будет, если Аркадий Елисеевич не пожелает со мной разговаривать. Решит, например, что дочка, спустя почти тридцать лет явилась к нему выбивать наследство. А мне и не надо ничего, я просто хочу на него посмотреть...
Дверь открыл седоватый небритый мужчина в мятых брюках и футболке с изображением легендарной группы «Бони М».
– Вам чего? – хмуро спросил он.
«Он! – возликовало мое сердце. – И по возрасту подходит, и вообще... Как будто даже в лице что-то знакомое... Ну да, я же его дочка!»
– Вы – Аркадий Елисеевич Синицын, сорок седьмого года рождения...
– Я Аркадий Елисеевич... А вы кто? Из агитаторов, что ли? Имейте в виду, я ни за кого голосовать не собираюсь, я анархист по убеждениям!
– Нет, я по другому вопросу, – сказала я. – Вы знали когда-то... – И я назвала полное имя моей матери.
Мужчина вздрогнул, тень пробежала по его лицу.
«Точно, он!» – почти с уверенностью подумала я.
– Проходите, – с усилием произнес мужчина, отступая назад.
Он провел меня в большую неубранную комнату, в которой стоял застарелый запах табака. Нет, нельзя было сказать, что здесь живет опустившийся человек, просто – берлога старого холостяка.
– Садитесь, вот кресло... – пробормотал он. Но сам не сел, а стал ходить по комнате взад-вперед. – Вы, наверное, Елизавета... Ее дочь. Господи, я сразу мог догадаться, кто вы такая! Очень, очень похожи...
– Разве? Мне кажется, мы с мамой совсем не похожи. Аркадий Елисеевич, я...
– Что?
– Вас не удивляет, что я решила разыскать вас...
– Нет, не удивляет. – Он наконец остановился. Встал возле пыльного окна, сложив руки на груди, и начал пристальным, немигающим взглядом всматриваться в мое лицо. – Знаете, я как будто ждал чего-то такого... Знал, что рано или поздно она появится в моей жизни!
– Она не появится, – дрожащим голосом возразила я. – Ее уже нет... Мама умерла несколько лет назад.
– Да? – Он дернулся точно от удара током и вдруг стал хохотать – громко, истерично и как будто немного театрально даже... Меня этот смех покоробил, хотя в душе я все время ждала подобной реакции. Я подозревала, что они с мамой расстались после какой-нибудь ужасной ссоры. Наверное, он до сих пор не может ей простить. – Она наконец в аду – боже, какое счастье!
Нет, такое было уж слишком!
– Перестаньте! – закричала я. – Что бы там ни было у вас с ней в прошлом, оно не имеет никакого значения, потому что это уже в прошлом! Осталась я, и я хотела бы...
– А при чем тут вы? – спросил Аркадий Елисеевич, мой потерянный и вновь найденный родитель.
– Как – при чем? – опешила я. – Я вроде как ваше имя ношу... Я ваша дочь.
– Дочь?! Ну да, дочь... – Он перестал смеяться, и его небритое лицо потемнело еще сильнее. – Дочь. Лизонька.
Аглая была права – незачем мне было сюда приходить. Сколь же глупы приступы сентиментальности, которые накатывают иногда на людей, особенно на женщин. Нельзя рассчитывать на то, что окружающие откликнутся на них. Вот этот человек передо мной, мой отец... С щетиной на щеках, в майке, посреди запущенной комнаты... Только безумцу пришла бы в голову мысль, что он сейчас расплачется и бросится мне на шею со словами: «Доченька, наконец я тебя увидел...» Он же сто лет меня не видел, почему я вдруг решила, что он обрадуется мне?!
