— Пойдем домой, Каетано, — позвала брата Шуалейда. — Послы явились принести соболезнования.
Юный король молча встал и пошел прочь из Лощины Памяти, прижимая к груди опаловый рог. Шуалейда коснулась укоризненно качающего ветвями граба, прошептала: «Он справится, отец, поверь», — и пошла вслед за братом.
— Кай, — окликнула его десяток шагов спустя. — Кай?
Брат остановился, глянул пустыми глазами. Шу вздрогнула: в этой пустоте летели на снежных крыльях демоны вины и отчаяния.
— Ты не виноват в его смерти, Кай. — Она взяла его за руку, слегка сжала. — Просто время пришло…
Слова звучали глухо и фальшиво. Время… Кто так распорядился? Кто сказал, что время — ради власти жертвовать жизнями и топтать судьбы? Что время — умирать самым лучшим, чтобы не мешать стервятникам? Боги отвернулись, позволили людям играть людьми, позволили забыть, что власть не цель, не награда, а ответственность.
— Не бойся. Я справлюсь, Шу. Мы сохраним Валанту. Отец не для того… — он замолк.
Обернулся.
Шу вместе с ним.
Позади качали ветвями клены и эвкалипты. Обыкновенные клены и эвкалипты с зелеными листьями и гладкими стволами. Лощина Памяти закрылась.
До парадного подъезда дошли в молчании. Так же, в молчании, поднялись на второй этаж, к королевскому кабинету. По дороге Каетано лишь едва кивал в ответ на поклоны придворных: ваше величество, скорбим… ваше величество, плачем…
На половине пути, перед галереей Масок, перед Каетано склонился поседевший, пожелтевший от горя и вины шер Бенаске: именно он, беззаветно преданный вассал, принес своему королю то злополучное письмо, не решившись нарушить волю кронпринца, подкрепленную чарами.
— Ваше величество, позвольте…
— Слушаем. — Каетано скользнул по нему холодным взглядом.
— Шер Бастерхази вернулся два часа назад. Он получил из Иверики известия…
Шуалейда поморщилась. О возвращении темного шера она уже знала, но еще не говорила Каю. Возможно, зря. Злиться на шакала и предателя — лучше, чем тосковать по отцу.
— …мятежники разбежались, город полон полусумасшедших людей и сумасшедших слухов, — продолжал шер Бенаске.
— Что за слухи? — спросила Шу, снова не для себя, а для Кая.
Спрашивать, откуда секретарь узнал о письме, не было необходимости: она легко читала его страх перед Бастерхази, смешанный с виной и желанием ее загладить. Пусть даже за подслушанный разговор с Ристаной темный шер превратит его в такое же умертвие, как Эйты — все равно после смерти любимого короля жизнь не имеет смысла.
— По слухам, лжепророка и его последователей забрал демон из Ургаша. — Секретарь осенил лоб малым окружьем. — Прошу простить, но больше ничего темный шер не говорил.
Говорил. Еще как говорил. Просто не Ристане. И об этом разговоре Шу тоже не желала вспоминать.
— Благодарю, шер Бенаске, — кивнул Каетано. — Вы принесли радостное известие, столь драгоценное в этот скорбный час.
Шер кланялся, пряча слезы: от милостивых слов юного короля его вина и боль лишь крепли.
— Проводите нас, шер Бенаске, — приказала Шуалейда, чтобы старик, упаси Светлая, не разрыдался прямо посреди холла, и махнула рукой, веля ему идти вперед.
Королевский парк, час тому назад
Шуалейда шера Суардис
Она даже не увидела, как всадник вылетел из-за поворота аллеи, лишь услышала стук копыт — и ощутила волну тьмы. Обернулась. Отскочила с его пути, забыв даже выставить щит. И заворожено смотрела, как сворачиваются призрачные крылья, превращаются в знакомый черно-алый плащ, как то, что мгновение назад было живым сгустком силы — становится человеком, как он спрыгивает с химеры, делает шаг к ней…
Глупый порыв броситься на шею, обнять и расплакаться на груди — от горя или от облегчения, не суть — она задавила. После того, как они расстались, ширхаба с два он обнимет в ответ. Скорее посмеется или скажет, что она сама виновата. Что она всегда во всем виновата сама, и смерть отца — не исключение.
Поэтому она так и стояла ледяной статуей, закутанной в алый траур.
А он — сделал еще шаг к ней, поклонился…
Официально. Отвратительно официально. И нет, ей больно вовсе не от того, что он не обнял ее, не назвал, как прежде — моя Гроза, не от того, что он не закутал в горячий бархат своей силы, а остался непроницаемым под ментальными щитами.
