Конечно, гольфы могли быть поскромнее, скажем – без ядовито-лилового, но что с того? Да, кое-кто из клуба его осудит; но и это не важно. Придется им потерпеть, как настоящим мужчинам. Если не смогут, пусть играют в другом месте.
– Сколько с меня? – выговорил он, и братья окружили его с блокнотами и карандашами.
Предчувствуя бурный прием, Уоллес не ошибся. Когда он вошел в клуб, злоба подняла свою неприглядную голову. Былые враги объединились, взывая к комитету, а крайне левое крыло, во главе с художником Чендлером, требовало расправы над непотребными штанами. Этого Уоллес ждал, а вот Шарлотта, думал он, примет все.
Однако она закричала и схватилась за скамью.
– Быстро! – сказала она. – Даю две минуты.
– На что?
– На то, чтобы ты переоделся. Я закрою глаза.
– А что тебе не нравится?
– Дорогой, – сказала она, – пожалей бедных кэдди. Им станет худо.
– Да, ярковато, – согласился Уоллес, – но играть помогает. Я только что попробовал. Вдохновляет как-то…
– Ты серьезно думаешь в них играть? – недоверчиво спросила Шарлотта. – Это невозможно. Наверное, есть какое-нибудь правило. Может, лучше их сжечь ради меня?
– Ты пойми, они дают мне уверенность.
– Тогда остается одно – сыграем на эти штаны. Будь мужчиной, Уолли. Ты ставишь штаны, шапочку и пояс со змеиной головой на пряжке. По рукам?
Гуляя по клубной террасе часа через два, Раймонд Гэндл увидел Уоллеса и Шарлотту.
– Вы-то мне и нужны, – сказал он ей. – От имени комитета прошу вас употребить свое влияние. Пусть Уолли уничтожит штаны. Это, в конце концов, большевистская пропаганда! Могу я на вас положиться?
– Не можете, – ответила Шарлотта. – Это его талисман. Он разбил меня в пух и прах. Придется к ним привыкнуть. Если могу я, сможете и вы. Нет, вы не представляете, как он сейчас играл!
– Они дают мне веру, – пояснил Уоллес.
– А мне – страшную мигрень, – сказал Раймонд Гэндл.
Думающих людей особенно поражает, как приспосабливается человечество к тому, что вынести нельзя. Землетрясение или буря сотрясают нас, и после первой, простительной растерянности мы снова живем как ни в чем не бывало. Один из примеров – отношение клуба к штанам Уоллеса Чесни. Да, первые дни те, кто потоньше, просили предупреждать их, чтобы немного подготовиться. Тренер, и тот растерялся. Казалось бы, вырос в Шотландии, среди тартанов и килтов, однако и он заморгал, увидев нашего героя.
И все же через неделю все успокоилось, а еще через десять дней расписные штаны стали неотъемлемой частью ландшафта. Приезжим их показывали вместе с водопадом и другими достопримечательностями, а так вообще уже не замечали. Уоллес тем временем играл все лучше и лучше.
Обретя веру в себя, он буквально шел от силы к силе. Через месяц гандикап его снизился до десяти, а к середине лета пошли разговоры о медали. Поистине, он давал основания сказать, что все к лучшему в лучшем из миров.
Но…
Впервые я заметил, что что-то не так, случайно повстречавшись с Гэндлом. Он шел с площадки, я вылезал из такси, вернувшись домой после недолгой отлучки. Естественно, я пригласил его выкурить трубочку. Он охотно согласился. Так и казалось, что ему нужно чем-то поделиться с понимающим человеком.
– Как сегодня дела? – спросил я, когда мы уселись в кресла.
– А! – горько бросил он. – Опять он меня обыграл.
– Кого бы вы ни имели в виду, – любезно заметил я, – игрок он сильный. Если, конечно, вы не дали ему фору.
– Нет, мы играли на равных.
– Вот как! Кто же он?
– Чесни.
– Уоллес? Обыграл вас? Поразительно.
– Он просто растет на глазах.
– Так и должно быть. Вы думаете, он еще вас обыграет?
– Нет. У него не будет случая.
– Неужели вы боитесь поражения?
– Не в том суть, я…
И, если отбросить слишком смелые обороты, он слово в слово сказал мне то, что говорили вы о Фризби: высокомерен, презрителен, горд, постоянно поучает. Однажды по дороге в клуб он заметил: «Гольф хорош тем, что блестящий игрок может играть с полным оболтусом. Правда, матч скучноват, зато какое зрелище! Обхохочешься».
Я был искренне поражен.
– Уоллес! – вскричал я. – Уоллес так себя ведет!
– Если у него нет двойника.
– Просто не верится. Он такой скромный.
