Джина поняла, что ее самые ужасные опасения воплотятся, когда увидела свою подругу в черной амазонке, прелестно подчеркивавшей все достоинства ее божественной фигуры. И Джон, и Бенедикт глядели на нее с восхищением.
Во дворцовых конюшнях все лошади были уже не первой свежести, и все же конюхам удалось подыскать четырех животных, на которых не стыдно было бы показаться на люди.
День для прогулки выдался подходящий. Джон и Афина ехали впереди, оживленно разговаривая, а Джина ехала рядом с Бенедиктом, который ей сразу очень понравился. Отец Бенедикта был сельским священником, и ей, внучке пастыря, не составляло труда вести беседу с ним.
Вскоре они обнаружили еще кое-что общее. Мать и сестры Бенедикта были образованными женщинами, и женская ученость, которая ужасала Джона, для этого молодого человека с круглым добрым лицом была самым обычным делом.
Когда Джина рассказала ему, как воевала с Джоном латинскими высказываниями, Бенедикт едва не выпал из седла от смеха, заставив ехавших впереди Джона и Афину обернуться и посмотреть на них.
– Это было рискованно, сударыня, – сказал Бенедикт, вытирая глаза.
– Это его очень рассердило, – не без удовольствия в голосе сообщила она достаточно громко, чтобы услышал Джон.
– Еще бы. Джон, а она смелая леди, если решилась бросить тебе вызов на латинском.
Джон заскрежетал зубами. Зачем несносная девчонка рассказывает всем эту историю?
Он придержал лошадь и поравнялся с Джиной, чтобы получше слышать, что она говорила. Поди знай, чего от нее ожидать. Афина тоже задержалась и оказалась рядом с Бенедиктом.
– Мы слегка поспорили, – пожал плечами Джон. – Но потом пришли к согласию, не так ли?
– Да, конечно, – искренне согласилась Джина.
– Но что именно вы ему сказали? – поинтересовался Бенедикт.
– Я всего лишь заметила, что cave quid dicis, quando, et cui, – пояснила Джина.
– На что, разумеется, может быть только один ответ, – быстро вставил Джон. – Vir sapit qui pauca loquitur.
Он благоразумно не стал уточнять, что сам получил этот ответ от нее.
– Не уверен, – задумчиво промолвил Бенедикт. – По-моему, на это лучше было бы ответить: «Pessimum genus inimicorum laudates». Как думаете, сударыня?
– Я собиралась сказать то же самое, – с важным видом ответила Джина.
Поскольку выражение это означало «льстецы – самый худший вид врагов», Бенедикт не был так уж уверен в том, что это более подходящий ответ. Но, если и можно было что-то сказать наверняка, так это то, что Джон не понял ни единого слова.
Не в силах совладать с искушением подбросить хвороста в огонь, Бенедикт обратился к Джону:
– А что ты думаешь, дружище?
– Я думаю, – прорычал Джон, – что даже друзьям нельзя верить.
Этого говорить не стоило. Как только слова слетели с его уст, Бенедикт и Джина переглянулись и открыли рты, чтобы что-то сказать.
– И если кто-нибудь из вас переведет это на латинский, я вас обоих брошу в темницу под башней. – Джон пришпорил лошадь и умчался вперед.
Джина и Бенедикт едва не задохнулись от смеха.
Вскоре к нему присоединилась Афина, слушавшая их разговор с широко раскрытыми глазами.
– Латинский такой сложный язык, – с восхищением в голосе сказала она. – Каким нужно быть умным, чтобы выучить его!
На это Джон слегка нахмурился. Что именно она сумела понять?
– Вообще-то, это Джина хорошо в нем разбирается, – неохотно признался он.
– Я не верю! – горячо воскликнула она.
Он подумал, не рассказать ли ей все начистоту, но решил, что не стоит.
Да и зачем? Восхитительные небесно-голубые глаза Афины были устремлены на него.
За спиной он услышал новый взрыв хохота, и ему понадобилось собрать в кулак всю силу воли, чтобы не обернуться и не посмотреть на них.
Через некоторое время он сделал какое-то остроумное замечание, и прелестный смех Афины развеял его печаль. На этот раз он обернулся проверить, видит ли Джина, как умело он играет роль, которую она отвела ему.
Но его ждало разочарование. Джина и Бенедикт отстали и явно не могли их слышать. Они уже не смеялись и, кажется, были увлечены таким интересным разговором, что перестали замечать все вокруг.
Афина это тоже заметила.
