Но теперь Шиалистану было нужно, чтоб все выглядело так, будто именно Верховные служители заставили его говорить то, о чем сам он сказать не смел.
- Я лишь хочу спасти народ ото лжи, которая навсегда погребет Дасирийскую империю в обман, - смиренно сказал регент. - Обман, что хотят учинить за спинами этих бедных, но честных людей, уже вот-вот был готов свершиться. И я пришел, чтоб попросить очищения от невольного своего участия. Очищения для всех.
- Боги слушают всякого, кто говорит с ними сердцем. - Голос Алигасеи едва слышался. Но в нависшей тишине, когда топа замерла на вздохе, боясь упустить самый мелкий звук, казалось, будто речь ее живет в полую силу.
- Но я не смею таиться от народа, который успел полюбить.
- Для народа истинно важно - покой, - невозмутимо ответила служительница. - Не все из того, что творится пред глаза богов достойно быть увиденным всеми, и ничто так же не происходит без их участия. Есть воля свыше, и если будет угодно владыкам Эзершата - тайное станет явным и без твоего, регент, откровения.
О да! Шиалистан знал, куда клонит старуха, видел в сером взгляде отражение себя - порченного отпрыска, зачатого где-то на хмельном пиру. Ну и что с того, что кровь его была царской? Насколько четвертей разбавляла ее кровь простых толстосумов? Алигасея верно знала, куда нанести первый удар. Или, быть может, взывала к благоразумию Шиалистана? Значит ли это, что Верховная служительница знала о том, что не император-полудурок зачал Нинэвель? Или знали оба служителя?
Шиалистан сощурился, затолкав куда-то глубоко уязвленную гордость. "Нет, немощная сухая коряга, не тебе меня взять", - подумал со злостью.
И встал на колени. Порывисто, не давая служительнице одуматься, припал к ее ладони - кожа висела на костях, точно тонкий пергамент, того и гляди развеется пеплом, обнажив скелет. Сделалось противно, точно ухватил за руку вестницу Гартиса, но Шиалистан владел собой, и ничто не выдало его мыслей.
- Видят боги, Верховная служительница, как нелегка та ноша, что заставила меня прийти теперь в святое для всех людей место. И если бы не помыслы мои, я стал бы смиренно дожидаться часа, когда боги сами дадут знак. Но разве не так они поступили, вложив в уши мои и глаза истину? Я был слеп до сегодня, был глух и наивен, но знание пришло ко мне - неужто вы не видите здесь промысла свыше? - Он поднял взгляд, выискивая в ее лице растерянность, но ее там не было. За столькие годы жизни, пережив многих родичей, что садились на трон, начинали войны и после становились мертвецами, Сарико и Алигасея, верно, вовсе утратили способность удивляться. Что ж, тем лучше. - Скажи мне умолкнуть, наложи на мои уста печать молчания - и я смиренно уйду, умолкну как тень. Скажи - и глаза мои ослепнут!
- Шакал, - только и прошептал Сарико едва слышно. Во взгляде старой служительницы читалась молчаливая поддержка брата. И сожаление, безграничное как туманы за Краем мира.
Проще всего заманить в ловушку праведника, думал Шиалистан, дожидаясь ответа. Убежденные в том, что правда всегда воюет на их стороне, прикрываясь благодетелью, будто щитом, они не ждут удара в спину; выходят на честный бой со змеей и после, умирая от яда, думают - почему так сталось?
Шиалистан будто слышал мысли обоих стариков. Да, каждый подумывал над тем, чтоб велеть ему молчать. Случить так, ему пришлось бы умолкнуть, чтоб не порочить себя. Но лишь сейчас. А вернувшись в замок, он тут же выложит все кому-то, чтоб слухи пошли в народ. Тут же появится толпа фанатиков, что придут требовать справедливости, вера в служителей Храма всех богов пошатнется. Начнется хаос.
Все это Шиалистан продумал загодя, поглядел на всякие исходы, и понял - никогда Верховные служители не пойдут на такое. Праведность была их слабостью, тряпичным щитом и соломенным мечом, против которых Шиалистан выступил с железным молотом.
- Говори, - смирилась Алигасея. - Но помни - сказанных слов не воротить.
- Воля твоя, Верховая служительница! - Громко возвестил Шиалистан, поднялся и жестом позвал тех троих, что теперь стояли близко к ступеням.
