Ждать пришлось не долго. Я услышал как Туте пыхтя поднимается по лестнице, и загасил сигарету о подошву ботинка. Не заметив меня, он поставил сумку на пол и полез в карман за ключами. Настало время действовать.
Он наклонился за своей клетчатой сумкой, и я напал на него сзади, схватив одной рукой за воротник, а другой толкнув в прихожую. Пошатнувшись, он упал на колени. Я включил свет и закрыл за собой дверь.
Дыша, будто загнанный пес, Туте поднялся на ноги. Его правая рука исчезла в кармане пальто и вынырнула оттуда с опасной бритвой. Я слегка напрягся.
— Я не собираюсь бить тебя, старина.
Он пробормотал что-то невнятное и неуклюже бросился вперед, размахивая бритвой. Поймав его руку своей левой, я шагнул к нему вплотную и резко ударил коленом в самое, уязвимое место. Туте с тихим стоном осел на землю. Я слегка крутанул ему кисть, и он уронил бритву на коврик. Ногой я отбросил ее к стене.
— Глупо, Туте. — Я поднял бритву, сложил ее и спрятал в карман.
Туте сел, держась за живот обеими руками, словно боясь, как бы что-нибудь из него не вывалилось.
— Что тебе от меня нужно? — простонал он. — Ты не писатель.
— Попал в точку. Так что не трать время на брехню и расскажи все, что знаешь о Джонни Фейворите.
— Мне больно. Кажется, у меня внутри все отбито.
— Поправишься. Хочешь присесть?
Он кивнул. Я подтащил к нему красно-черную сафьяновую оттоманку и помог ему поднять с пола свою тушу. Туте мычал, держась за живот.
— Послушай, Туте. Я наблюдал вашу маленькую вечеринку в парке. Номер Эпифани с петухом. Что это было?
— Обеа, — простонал он. — Ву-ду. Не каждый чернокожий — баптист.
— А при чем тут эта девушка, Праудфут?
— Она «мамбо», как и ее мать. Духи вещают через это дитя. Она приходит на собрания «хумфо» с десяти лет. Заняла место жрицы в тринадцать.
— После того, как заболела Эванджелина Праудфут?
— Ага. Кажется, так.
Я предложил Тутсу сигарету, но он покачал головой. Закурив, я спросил:
— Джонни Фейворит увлекался ву-ду?
— Он путался с «мамбо», понимаешь?
— Джонни посещал собрания?
— Само собой. Почти всегда. Он был «гунси-босал».
— Как?
— Он был посвящен, но не крещен.
— А как называют того, кто крещен?
— Гунси-канзо.
— Ты тоже «гунси-канзо»?
— Я был крещен давно, — кивнул Туте.
— Когда ты видел Джонни Фейворита в последний раз на вашем курином празднике?
— Я уже говорил, что не встречал его с начала войны.
— А что означала куриная лапа? Та, что лежала на рояле, перевязанная лентой?
— Означала, что я слишком много болтаю.
— Насчет Джонни Фейворита?
— Вообще о том, о сем.
— Не слишком убедительно, Туте. — Я выпустил ему в лицо облачко дыма. — Ты не пробовал играть на рояле с рукой в гипсе?
Туте попытался было подняться, но с гримасой плюхнулся на оттоманку.
— Ты не сделаешь этого.
— Сделаю все, что нужно, Туте. Могу запросто сломать тебе палец.
В глазах старого пианиста появился неподдельный страх. Для пущей убедительности, я пощелкал костяшками правой руки.
— Спрашивай, все, что хочешь, — выдавил он. — Я и так сказал тебе слишком много.
— Ты не встречал Джонни Фейворита последние пятнадцать лет?
— Нет.
— А Эванджелина Праудфут? Она не говорила, что видела Джонни?
— Я об этом не слышал. Последний раз она упоминала его лет восемь или десять назад. Я помню это, потому что тогда здесь появился какой-то профессор из колледжа; он хотел написать книгу о ритуале Обеа. Эванджелина сказала ему, что белым людям нельзя бывать на «хум-фо». А я тогда пошутил, что дескать, другое дело, если они умеют петь.
— И что она?
— Сейчас скажу. Так вот, она не рассмеялась, но и не рассердилась. Просто сказала: «Туте, будь Джонни жив, он был бы могущественным хунганом, но это не значит, что я должна открывать дверь каждому белому, умеющему шевелить розовым язычком и желающему нанести нам визит». Видимо, она все же думала, что Джонни мертв.
— Туте, я рискну поверить тебе. А к чему эта звезда на твоем зубе?
Туте скривился. Резная звезда блеснула в свете электрической лампы над головой.
— Это чтобы люди знали, что я ниггер. Не хочу, чтобы они когда-нибудь ошиблись.
— А почему она перевернута?
