Я все время боялся, что шаги стихнут, надо мной раздастся смех, и я почувствую зловонное дыхание, будто рядом поставили кадку с гнилой капустой, а в горло вцепятся лапы.
Биллингз побледнел и задрожал.
— Я знал, что ему нужен Эндрю, потому что мальчик слабее меня. Сынишка как-то разбудил меня. Он стоял в кроватке и кричал: «Домовой, папа, домовой… хоцу к папе… хоцу к папе!» — голос пациента доктора Харпера стал высоким как у ребенка. Казалось, глаза заполнили все лицо. — Но я не мог взять его к себе, не мог, — продолжал рассказывать детским голосом Биллингз. — Через час он опять закричал. Если бы вы знали, как я его любил! Я бежал, бежал, бежал… Когда я вбежал в детскую, я не включил свет. О господи, эта дрянь схватила мальчика и трясла его, как терьер треплет тряпку. Я видел что-то ужасное с покатыми плечами и головой огородного пугала. От него воняло дохлыми мышами. Я услышал… — Он замолчал и быстро продолжил вполне взрослым голосом: — Я услышал треск, похожий на треск льда, когда катаешься на коньках. Это сломалась шея Эндрю.
— Что случилось потом?
— Я выскочил из дома, — мертвым и холодным голосом ответил Биллингз, — и спрятался в ночной закусочной. Там я выпил шесть чашек кофе. Домой вернулся уже на заре и сразу вызвал полицию. Потом поднялся наверх. Эндрю лежал на полу и с укоризной смотрел на меня. От одного уха тянулась тоненькая струйка крови, даже не струйка, а одна большая капля. Дверь в шкаф была чуть приоткрыта.
Лестер Биллингз замолчал. Харпер смотрел на часы. Прошел почти час.
— Сестра назначит вам время следующего приема, — сказал доктор. — Вторник и четверг вас устроят?
— Я пришел к вам только рассказать. Тогда мне пришлось солгать полиции. Сказал, что мальчик, наверное, хотел ночью выбраться из кроватки и… они поверили, конечно. Все выглядело очень правдоподобно. Эта смерть казалась такой же случайной, как и все остальные. Но Рита знала. Рита… в конце концов… поняла…
Биллингз закрыл глаза рукой и начал тихо плакать…
— Мистер Биллингз, нам еще нужно поговорить об очень многом, — после непродолжительной паузы сказал доктор Харпер, — Думаю, мне удастся облегчить сознание вашей вины, при условии, конечно, что вы сами захотите избавиться от этого.
— Неужели вы думаете, что я не хочу. — Вскричал Лестер Биллингз, убирая руку от мокрых глаз.
— Пока не хотите. — спокойно возразил Харпер. — Значит, вторник и четверг?
После долгого молчания Лестер Биллингз прошептал:
— Ладно, черт возьми!
— Попросите миссис Викерс записать вас в журнал, мистер Биллингз. Всего доброго.
Биллингз глухо засмеялся и, не оглядываясь, вышел из кабинета.
В приемной сестры не оказалось. На столе лежала промокашка: «Скоро вернусь». Лестер Биллингз опять заглянул в кабинет Харпера.
— Доктор, ваша сестра…
Но доктора Харпера он не увидел. Дверь в стенной шкаф была слегка приоткрыта.
— Прекрасно, — произнес голос из шкафа. — Прекрасно.
Биллингзу показалось, что у говорящего рот чем-то забит, может, гнилыми водорослями. Он замер, как вкопанный. Дверь открылась, и мистер Биллингз почувствовал в паху тепло — это он обмочился.
— Прекрасно, — повторил домовой, выбираясь из стенного шкафа. В сгнившей руке с длинными когтями, похожими на лопаты, он все еще держал маску доктора Харпера.
...Следователь по делам о насильственной смерти меня не волновал. Ему было шестьдесят пять. Сонливый и обходительный. Ему нравилось отпускать шуточки, где надо и не надо, в надежде, что какой-нибудь репортер захочет упомянуть их, и люди, прочтя газетную заметку, скажут: старина Карсон — тот еще остряк. Следователь провел слишком много допросов, пресытился и потерял к ним интерес. Нет, Карсон меня не волновал. Но от его помощника можно было ожидать любую гадость.
Потому что он молод, слишком молод. На вид лет двадцать пять. По-петушиному дерзкий и нахальный. Готовый загнать человека в угол и вывести его из себя. Он предпочитал подкалывать и нервировать допрашиваемого своими вопросами в надежде что-нибудь выудить. Он поднимался по служебной лестнице, и ему было все равно, каким образом он окажется наверху, но только побыстрее. Помощник выжимал все соки из свидетелей, и я для него, разумеется, не составлял исключения.
