Я не думаю, что в чем-то ее убедил.
Она просила меня — нет, умоляла, — чтобы я поработал с Регом над его рассказом, чтобы он был опубликован. Она едва-едва не признала, что «Гибкая пуля» — это, может быть, последний контакт Рега с тем, что мы, смеясь, называем реальностью.
Я спросил ее, что мне делать, если Per снова упомянет форнитов. «Подыграйте ему», — ответила она. Именно так: «Подыграйте ему», — и повесила трубку.
На следующий день я нашел в почте письмо от Рега. Пять страниц, отпечатанных через один интервал. В первом абзаце говорилось о рассказе. Он сообщал, что второй вариант продвигается успешно. Предполагал, что сможет убрать семьсот слов из первоначальных десяти тысяч пятисот, доведя объем рассказа до плотных девяти тысяч восьмисот.
Все остальное было про форнитов и форнус. Его собственные наблюдения и вопросы…
— Что ты написал в ответ? — спросил агент.
— Здесь-то и начались все неприятности, — медленно произнес редактор. — Для нас обоих. Джейн попросила подыграть ему, что я и сделал. К несчастью, слишком хорошо. Ответ на его письмо я писал дома, будучи сильно пьяным. Я сидел перед машинкой с заправленным в нее бланком и думал: «Мне нужен форнит. Пожалуй, даже мне нужно целую дюжину форнитов, чтобы они посыпали форнусом весь этот проклятый одинокий дом». В тот момент я был достаточно пьян, чтобы позавидовать помешательству Рега Торпа.
Я написал ему, что у меня, конечно же, тоже есть форнит, удивительно похожий повадками на форнита Рега. Ведет ночной образ жизни. Ненавидит шум, но, кажется, любит Баха и Брамса… Мне часто работается лучше всего после того, как я вечером послушаю их музыку, — так я ему и написал. Написал также, что мой форнит определенно питает слабость к киршнерской колбасе. Пробовал ли Per кормить своего этим блюдом? Я просто оставляю кусочки около своего синего редакторского карандаша, который беру домой, и наутро они почти всегда исчезают. Разумеется, если предыдущим вечером не было шумно, как Per и сам заметил. Я поблагодарил его за информацию о радии. Рассказал, что мой форнит живет у меня еще с колледжа. Мое собственное сочинительство так захватило меня, что я отпечатал почти шесть страниц, добавив в самом конце несколько строк о рассказе, чисто для проформы, и подписался.
— А под подписью?.. — спросила жена литературного агента.
— Разумеется, «Fornit Some Fornus». — Он умолк на секунду. — Вы в темноте не видите, конечно, но я покраснел. Я был тогда жутко пьян и жутко доволен собой…. Утром я, возможно, опомнился бы, но к тому времени было уже поздно.
— Ты отправил письмо в тот же вечер? — пробормотал писатель.
— Да, именно. А потом полторы недели ждал затаив дыхание. Наконец получил рукопись, адресованную в редакцию на мое имя, но без сопроводительного письма. Он сократил все, о чем мы договаривались, и я решил, что теперь рассказ просто, безукоризнен, но сама рукопись… Я положил ее в свой кейс, отнес домой и перепечатал. Все листы были в странных желтых пятнах, и я подумал…
— Моча? — спросила жена агента.
— Да, я сначала тоже так подумал. Но оказалось, нет. Вернувшись домой, я обнаружил в почтовом ящике письмо от Рега. На этот раз десять страниц. И из его содержания становилось ясно, откуда взялись желтые пятна: он не нашел киршнерской колбасы и попробовал кормить форнита джорданской. Писал, что форниту понравилось. Особенно с горчицей.
В тот день я был более-менее трезв. Но его письмо в сочетании с этими жалкими горчичными пятнами, отпечатавшимися на листах рукописи, заставили меня двинуться прямиком к бару. Как говорится: «Круг не прошел — двести долларов не получаешь. Двигайся прямо в бар»[25].
— А что еще он писал? — спросила жена агента. Рассказ все больше и больше завораживал ее. Она наклонилась вперед, перегнувшись через собственный немалых размеров живот в позе, напомнившей жене писателя щенка Снупи[26], влезшего на свою будку и изображающего горного орла.
— На этот раз всего две строчки про рассказ. Мол, вся заслуга принадлежит форниту… и мне. Идея с колбасой, мол, просто великолепна. Ракне от нее в полном восторге, и как следствие…
