— Вот ведь тайну какую выдал! А то и так не видно было!
— Да нет, серьёзно я…
— А тебе серьёзно вот что скажу, — прервала его Тамара Николаевна. — Или перестань меня доводить речами своими, или я точно тебя сдам куда следует. Чтобы мозги твои в порядок привели. Ты уже, смотрю, года два как свихнулся! И детям скажу, что отец у них…
— Странно всё как-то, — будто и не слыша её, прошептал Дмитрий Иванович. — И тебя не люблю, и даже детей уже не…
— Себя только любишь! — прикрикнула на него Тамара Николаевна.
— Нет, Том, — грустно ответил Дмитрий Иванович. — И себя тоже вот не люблю. Не хочется. Не хочется ничего. Я когда-то думал, что в жизни у меня всё по-другому будет. Какая-то иная жизнь должна быть, не та, что теперь… Ведь для чего-то мозги есть, глаза. Душа, наверное, тоже есть. Есть душа, Тома?
— У тебя-то?!
— Нет, ты не ругайся, — тихо говорил Дмитрий Иванович. — У меня, допустим… Должно быть, есть. Если мне вот так спокойно не живётся, так уж верно душа есть. Может быть душа у водителя троллейбуса? Или у механика из автопарка? Или вот у Семёна, что машину у меня купил? Или у Исмаила, что пивом торгует? Знаешь, платка у него возле перехода…
— Ты к чему это? — обеспокоено спросила Тамара Николаевна. — К чему ты мне всё это?..
— Вот я и думаю, — продолжал, не слушая её, Дмитрий Иванович (и голос его стал твёрдым и резким, будто решил Дмитрий Иванович сотворить что-то бесповоротное и неожиданное, и обретённая им только что решимость стала уже менять бесповоротно всю его жизнь). — Думаю, Тома, что душа у меня есть. А кому она нужна, душа эта? Тебе она нужна?
— Ну, это…
— Нет, — ответил за неё Дмитрий Иванович. — Тебе не нужна. Точно говорю, Тамар. Правда это, ты не обижайся. Деньги тебе нужны, или просто потому что «принято так». Ведь принято так, семьёй-то жить? Или привычка просто такая. И у всех привычка… У детей даже, и то привычка — отцом меня видеть. Или не видеть, считать просто… А так ли уж нужен я им? Или тебе? Или себе самому? У меня ведь у самого привычка к себе. А долго ли можно на одной привычке жить? Я ведь, Тома, в один нехороший день задумался над этим. К зеркалу подошёл и посмотрел на себя. Конечно, ничего там такого не увидел… Майка вот эта, штаны обвисшие… А вот странно стало, что такой тип на свете живёт. Кто он? А? Кто он такой? С чего это он думает, что жить должен? Вот не будь его… Так, на самую малость, изменилось бы хоть что-нибудь? Понимаю, что глупость сговорю. Глупый, то есть, вопрос. И так ясно, ясно до вот этой вот нудной сердечной боли, что ничего, совсем ничего не изменится. И если я совсем бы не родился… Разве только муж у тебя, Тамара, был бы другой. В той же майке… И жили бы вы с теми же криками и ссорами. Мирились бы потом, конечно, куда же без этого… И дети были бы. И всё остальное. А если б и его не было? Вот задумался над этим… и так стало… Чьё же я место занимаю, Тома? Ничьё, видно. И он, другой, будь он вместо меня, он бы тогда чьё место занимал? Ничьё! Как же жить-то так, Тамар? Один — никто и ничто, второй… и сколько таких? Все? Или другие есть? Нет, наверное… Нет… Вот так и получается, что все мы неповторимые, у всех у нас души есть, да толку от этого… Или нет ничего этого — души и прочей селезёнки? Только кажется, только чтобы выделяться среди пыли…
— Знаешь, супруг дорогой, — сказала веско Тамара Николаевна, оправившись от минутного шока, вызванного этим неожиданным монологом прежде молчаливого и косноязычного супруга. — А не пошёл бы ты с мыслями такими? Далеко бы не пошёл? На хер, допустим? Если уж ты действительно спятил, то нечего меня в фантазии свои дурацкие впутывать! Я ещё сомневалась, нормальный ты или нет. Теперь уж чего сомневаться — псих! Псих и есть! И правильно сделал, что машину продал — нечего дурака такого за руль пускать. Неизвестно, чего ты сотворишь в таком состоянии! Знаешь, с такими разговорами ты мне точно не нужен. Заберут тебя когда-нибудь, на старости лет будешь в палате с психами сидеть — вот и будет тебе жизнь на пенсии! Душа у него, видите ли!..
«Вот стучит внутри, вот здесь…» — подумал Дмитрий Иванович.
